Древнерусская литература. Литература XVIII века - [325]

В повести «Наталья, боярская дочь» Карамзин рисует старую Русь как идеальную страну, в которой почти все люди простосердечны, добры и искренни. Такими оказываются основные действующие лица: Алексей Любославский, боярин Матвей, Наталья и даже сам государь. Каждый из них воплощает в себе добродетели «естественного человека». Между этими героями и автором существует дистанция не только хронологическая, но и психологическая.

Автор пересказывает мысли Сократа, говорит о сочинениях Локка и Руссо, иногда выражается «языком оссианским», упоминает персонажей из античной мифологии и т. д. Как и в «Бедной Лизе», автор чувствителен и готов вместе с героями переживать их злоключения, но кроме сочувствия в авторских репликах звучит и легкая ирония. Со стернианской насмешкой Карамзин описывает «бабушку своего дедушки», воображаемую представительницу патриархального мира. Просвещенный автор уже не может смотреть на мир глазами своих предков: он так же как и его «любезный читатель» — люди другой эпохи, «осьмого на десять века». В соответствии со вкусом своего времени писатель ведет повествование, заставляя героев далекого прошлого говорить языком образованных русских дворян конца XVIII столетия. Это несоответствие Карамзин сознает и сам: «Читатель догадается, — замечает он, — что старинные любовники говорили не совсем так, как здесь говорят они; но тогдашнего языка мы не могли бы теперь и понимать. Надлежало только некоторым образом подделаться под древний колорит» (1, 639). Для передачи этого колорита автор использует и старинные предания, и фольклор, и некоторые исторические сведения. Как ни скудны подобные материалы, они свидетельствуют об интересе писателя к отечественному прошлому, его стремлении понять «характер славного народа русского».

Это стремление появилось вполне закономерно у писателя, только что посетившего страны Европы и внимательно наблюдавшего жизнь и обычаи разных народов. Карамзин путешествовал около полутора лет (с весны 1789 до осени 1790 г.), побывав в Германии, Швейцарии, Франции, Англии в самый разгар событий Великой французской революции. «Письма русского путешественника» — самое значительное произведение Карамзина 1790-х гг., очень тесно связанное со всеми другими сочинениями писателя. Личность автора проявилась в «Письмах» с особой полнотой. Но было бы совершенно несправедливо уподоблять произведение русского писателя «Сентиментальному путешествию» (1768) Л. Стерна, описывавшего главным образом свой внутренний мир чувств и переживаний. Карамзин пишет по-своему: в его «Письмах» субъективное и объективное органично связано и почти нерасчленимо. Карамзин, по сравнению со Стерном, значительно расширяет сферу изображения жизни. Нравы и быт, общественное устройство, политика и культура современной Европы — обо всем этом читатель мог получить обстоятельные сведения из сочинения Карамзина. Современные исследователи творчества Карамзина достаточно хорошо показали, как разнообразно и богато содержание «Писем», представляющих новую и объективную картину европейской жизни конца XVIII в.[1114] «Письма» явились смелым публицистическим произведением: в годы, когда французская революция решительно осуждалась в русской официальной прессе, Карамзин высказал в печати свое независимое мнение по ряду животрепещущих политических вопросов. В Эльзасе писатель наблюдает, как «целые деревни вооружаются, и поселяне пришивают кокарды к шляпам»; слушает, как «почтмейстеры, постиллионы, бабы говорят о революции» (1, 202). В Женеве он посещает кофейные дома, «где всегда множество людей и где рассказываются вести; где рассуждают о французских делах, о декретах Национального собрания, о Неккере, о графе Мирабо и проч.» (1, 285). Наконец, Карамзин видит бунтующую чернь на улицах французских городов и присутствует на заседаниях Национального собрания, где происходят дебаты между Мирабо и аббатом Мори. Все это свидетельствует о живейшем интересе Карамзина к «французским делам», обнаруживает, что писатель был «далек от того благонамеренного ужаса, который уже с 1792 года официально считался в России единственно дозволенной реакцией».[1115] Как убедительно показывает Ю. М. Лотман, в отношении Карамзина к французской революции необходимо различать несколько аспектов, причем каждый из них соотносится с определенным кругом идей писателя в данный период его творчества. Так, одним из наиболее устойчивых представлений Карамзина была веротерпимость, неприятие религиозного фанатизма, неизменно осуждаемого на страницах «Писем».

Сложнее оказался вопрос о формах государственного правления, приобретший особую значительность для писателя — очевидца французских событий. Республиканские симпатии молодого Карамзина наиболее полно были высказаны в главах «Писем», посвященных не Франции, а Швейцарии. Автор подробно описывает систему правления в швейцарских кантонах, отмечает изобилие и богатство в стране, высокий уровень общественной нравственности. В частности, путешественник с явным одобрением замечает, что в Берне «домы почти все одинакие… и представляют глазам приятный образ равенства в состоянии жителей». От этих наблюдений Карамзин смело переходит к сопоставлениям, достаточно много говорящим русскому читателю того времени: «Не так, как в больших городах Европы, где часто низкая хижина преклоняется к земле под тению колоссальных палат и где на всяком шагу встречаешь оскорбительное смешение роскоши с бедностью».