Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества - [76]
Итак, Златоустый смотрел на жизнь монашескую не как на жизнь, доступную только для некоторых избранных, но как на удобнейший и безопаснейший по тогдашнему нравственному состоянию общества путь к исполнению заповедей Евангелия. Кто исполнит заповеди Евангелия, живя в городах, тот нисколько не ниже иноков. Этот же взгляд на иночество встречается и у многих иноков. Определения Гангрского Собора, бывшего в 340 г., могут подать повод думать, что иноки совершенно осуждали жизнь мирскую. Но в сказаниях о подвижниках иночества высказывается нередко та мысль, что миряне, благочестиво живущие, выше самых великих подвижников иночества. Антонию Великому однажды указано было, что он не достиг совершенства кожевника в Александрии, который, исполняя обязанности христианина, считал себя хуже всех[690]. В другой раз ему открыто было, что равен ему врач в городе, отдающий избытки свои бедным и ежедневно поющий с Ангелами трисвятое[691]. Макарию Великому сказано было, что он ниже по духовному совершенству двух женщин, бывших за родными братьями. Эти женщины никогда не ссорились, не празднословили, молились, когда имели время[692]. Два старца просили Бога показать им, в какую меру достигли они, и им открыто было, что они не достигли меры совершенства жителя одного селения Евхариста и жены его Марии[693]. Подвижник Пафнутий молил Бога открыть ему, кому он подобен по совершенству. Ему сказано было, что он подобен по совершенству флейтщику в городе, знавшему за собою только то доброе, что он девицу защитил от разбойников и выкупил семейство, держимое и мучимое в рабстве за долг. После новых усиленных подвигов Пафнутия ему указан был как равный по совершенству старшина одного селения, который принимал странных, помогал бедным, никого не обижал, воспитывал детей в страхе Божием. После еще новых подвигов Пафнутию указан был как равный купец в Александрии, отдававший все прибытки свои от торговли бедным и монахам[694]. Синклитикия говорила: «Мы, иночествующие, думаем о себе, что плаваем в тихой части моря, а миряне в опасных. Мы плаваем днем, руководимые солнцем правды, а они блуждают в ночи от неведения. Но часто и мирянину, в буре и опасности находящемуся, когда он возопиет и будет бодрствовать, возможно спасти свой корабль, а нам, находящимся в тишине, случается идти ко дну от нерадения, когда мы оставляем кормило правды»[695].
Эти мысли, эти сказания, освященные авторитетом великих иноков, которым они приписываются, повторяемые в подвижнических писаниях, показывают, что иноки далеки были от той мысли, что кроме монашества нет иного пути к духовному совершенству. Замечательно и то в этих сказаниях, что высшее совершенство приписывается тем, которые посвящали себя делам любви. Итак, не жизнь мирская сама по себе, но забвение единого на потребу среди семейных и общественных забот, постоянные соблазны, угрожающие уклонить с пути добродетели на путь порока, — одним словом, худое состояние тогдашнего общества было причиною того, что ревнующие о чистоте жизни христианской оставляли общество и удалялись в пустыню. Если бы общественная жизнь устроилась согласно с учением Евангелия, то не возникло бы, вероятно, и монашества.
В Египте стеклись те обстоятельства, которые побуждали христиан искать убежища для себя в пустыни. В Египте упорнее, нежели где‑либо, держалось язычество. Древняя религия, тесно связанная с географическим положением страны, всегда глубоко чтимая египтянами, пустила в семимиллионном населении глубокие корни. Греческое идолослужение, внесенное сюда Птоломеями, старалось слиться с древнею египетскою религиею, и при содействии возникшей здесь философской школы дать новые опоры для язычества. Четвертая часть Александрии была занята храмами и дворцами, и здесь безобразный египетский Серапис обратился в изящного Зевса эллинов. В многовековом Мемфисе, уступавшем по числу населения только Александрии, было главное святилище туземной религии. И после того, как Константин Великий запретил совершать языческие церемонии в честь Нила, язычники продолжали свои суеверные обряды. В великолепном храме Сераписа в Александрии приносились языческие жертвы среди огромного стечения народа до разрушения этого храма в 391 г.[696] В Египте, и главным образом в Александрии, жило до ста тысяч иудеев, всегда враждебных христианству. Не без влияния, конечно, язычества и иудейства из среды самого христианского общества возникает арианизм — самая опасная реакция язычества против христианства, делает Александрию главным пунктом борьбы своей с православием и, покровительствуемая императорами, по временам приобретает решительный перевес над православием. В больших торговых городах нравственность всегда в упадке. Тем в большей степени это должно быть в Александрии, бывшей средоточием восточной торговли; сюда вместе с подонками разных национальностей стекались порок и разврат отживших цивилизаций Азии, Африки, Европы
