Дредноут - [39]

— Миссис… миссис Хайд, — начала Мерси, — я не врач, и…

— Я могу заплатить, — быстро проговорила мулатка. — Я понимаю, в какое положение ставлю вас, но мой мальчик, он всего лишь дитя, и мысль о том, что он вырастет хромым только потому, что мы не знаем, как зафиксировать кости, а цветного доктора не найти до самого Мемфиса, мне невыносима.

Мерси открыла рот, чтобы сказать, что деньги тут ни при чем, но на самом деле именно упоминание о деньгах помогло ей ответить:

— Хорошо, полагаю, я могу посмотреть. Однако ничего не обещаю.

Кто-то в задней части вагона пробормотал: «Это честно», но никто больше не произнес ни слова, когда Мерси, подхватив сумку, проследовала за мулаткой в соседний вагон.

Этот вагон по сравнению с первым казался полупустым. Оттенок кожи здешних пассажиров варьировался от цвета ирисок до чернильно-черного, и представлены были, похоже, все классы — от рабочего до бездельников. И снова тут были в основном женщины и дети, хотя сзади собралось несколько стариков. Они играли в шахматы, пристроив доску на покачивающемся сиденье. Все уставились на нее с любопытством. Мерси напряглась, но сказала:

— Здравствуйте.

Кто-то ответил ей, кто-то промолчал.

Миссис Хайд провела Мерси к угловому ряду, где сидели двое коричневых детишек в накрахмаленных до хруста воскресных костюмчиках. У одного из них, скрестившего на груди ручки, на щеках подсыхали дорожки слез. Нога его была замотана так, что под бинтами вполне могла прятаться шляпная картонка.

Мерси присела на лавку рядом и обратилась к мальчику:

— Привет, э-э-э…

— Его зовут Чарльз.

— Значит, Чарльз. Привет, Чарльз, я сестра Мерси. Твоя мама попросила меня взглянуть на твою ногу. Ты не против?

Мальчик провел тыльной стороной ладони под носом, вытирая сопли, и скосился на девушку. Чарльзу было лет семь-восемь, и выглядел он сердитым, как любой мальчишка, которому так замотали ногу. Но паренек кивнул, и Мерси улыбнулась ему:

— Хорошо. Это хорошо.

Дети не относились к категории ее любимых пациентов, однако врачи в Робертсоне не раз говорили, что взрослые часто ведут себя много хуже малышей. Мерси с ними не спорила, но с детьми она общалась мало, разве что с ребятишками других медсестер или сыновьями вдов или жен калек, явившихся в госпиталь навестить своих. Маленькие цветные дети находились вне сферы ее опыта, а уж маленькие цветные дети с обеспеченными родителями — тем паче.

Но какая разница, решила она, сломанная нога — это сломанная нога, и ни к чему ребенку страдать, если она может хоть чем-то помочь.

Так что она старалась игнорировать назойливо-любопытные взгляды, сопровождавшие каждое ее движение. Вскоре Мерси пришла к заключению, что в цветном вагоне она неуместна точно так же, как и в вагоне для богатеев, среди дам из высшего класса, не работавших и дня в своей жизни; с их надутыми отпрысками и задранными носами.

Повернувшись к Чарльзу, она снова заговорила:

— Послушай, я собираюсь взять твою ногу и положить себе на колени, понимаешь? — И, подкрепляя слова делом, она принялась разматывать полосы ткани, спеленавшей детскую ножку.

— Спасибо, что тратите на нас свое время, — сказала миссис Хайд. — Знаю, вы просто путешествуете, а не на службе, и, как я уже говорила, я отплачу за услугу. В этом поезде нет врача, но, даже если бы он и был, не уверена, что он стал бы возиться с нами. Но я подумала, что, может, другая женщина…

— Я понимаю, — кивнула Мерси потому, что действительно понимала, и еще потому, что не знала, что еще сказать в ответ.

— А у вас есть свои дети?

— Нет. Мой муж умер вскоре после того, как мы поженились. У нас не было детей.

— Простите, — вздохнула миссис Хайд. — Он погиб на войне?

Мерси кивнула, и вдруг, оттого что ей так давно хотелось это сказать и не было никого, кому можно бы было сказать, она хрипло прошептала:

— Он был из Кентукки. И умер в Андерсонвилле.

Отшатнувшись, миссис Хайд пробормотала:

— Но вы… вы же…

— Я работала в госпитале конфедератов в Ричмонде. Штопала серых.

— О господи! — вздохнула женщина. — Какие… — она помедлила, — сложные времена. Мне жаль вашего янки, — тихо сказала она, — но я рада, что вы сейчас тут, в поезде, и я искренне благодарна вам.

Мерси наконец-то добралась до конца бинта. Размотанная нога, конечно, страшно пострадала, это было очевидно. Она сильно распухла, а стоило Мерси коснуться кожи, у Чарльза из глаз вновь брызнули слезы.

— Так что все-таки с ним случилось? — решила уточнить Мерси.

Миссис Хайд нахмурилась, и мальчик ответил матери угрюмой гримасой, выпятив нижнюю губу.

— Он гонялся за сестрой и упал с лестницы. А если бы надел ботинки, как я ему говорила, то, может, и не поскользнулся бы.

— Она взяла мой… — начал Чарльз.

— Мне это безразлично, — перебила его мать, интонацией подчеркивая каждое слово, как бы говоря сыну, что время споров давно прошло. — Ты и сам знаешь.

— Ой!

— Извини, милый. — Мерси приподняла пострадавшую ногу и принялась разглядывать ее под всеми возможными углами, прежде чем сказать: — Может, я и ошибаюсь, но… — она снова вгляделась и надавила на багровую плоть, невзирая на протесты мальчика, — это не худшее из того, что мне доводилось видеть. Думаю, у него треснуло несколько маленьких косточек вот тут, на подъеме стопы, а одна, возможно, и сломалась. Но могло быть и хуже. Если бы Чарльз повредил щиколотку, нога заживала бы куда тяжелее. А здесь, — она показала пострадавшее место, — многого и не сделаешь. Нужно только забинтовать ногу потуже и не позволять ему ступать на нее, если получится. А когда косточки срастутся, на походке это не отразится, как было бы, если бы речь шла о суставе.