Драйзер. Русский дневник - [6]

.

Любивший поспорить Драйзер, конечно, не нуждался в каких-то поводах для наскоков на советских сановников, которые оказывались на его пути. В силу этого, когда Кеннел, не способная, да и в некоторой степени не желавшая контролировать упрямого романиста, поддерживала неординарные просьбы Драйзера, она ставила под угрозу свою основную работу. Можно предположить, что именно отношения Кеннел с Драйзером, как публичные, так и личные (несмотря на попытку избежать неприятностей, предоставив в БОКС копию дневника), могут объяснить ее окончательный выезд из России вскоре после отъезда писателя.

Когда Кеннел начала расшифровывать записи Драйзера и передавать в БОКС, все упоминания о ее близости с Драйзером из дневника исчезли. Вместе с тем она сделала к дневнику любопытное дополнение, которое затем отправила Драйзеру в Америку Это интересное послание представляет собой частично любовное письмо, а частично – продолжение полемики, которую они с Драйзером вели в течение всей поездки: «А теперь прощай, прощай надолго, мой дорогой босс. Надеюсь, я смогу сжиться со своим одиночеством, но если нет, то разве это не докажет, что человеческие чувства прочны – по крайней мере, в определенных пределах?.. Очарование твоей могучей личностью все еще окутывает меня. Никто никогда так полно не чувствовал мою индивидуальность… Точно так же, я думаю, ты ошибаешься в своих окончательных выводах о жизни и конкретно о социальном эксперименте в России» (см. стр. 414, 417).

Личность Кеннел, с очевидностью, заслуживает большего внимания чем то, которое ей уделяли до сих пор, поскольку она заметно повлияла на размышления Драйзера о России. Ее многочисленные роли (личный секретарь, гид, переводчик, соавтор дневника, любовница, а затем корреспондент и редактор книги «Драйзер смотрит на Россию») ставят Кеннел в особое положение в окружении Драйзера – по крайней мере, в то время, когда он только начинал формировать свои представления о Советском Союзе. Именно Кеннел как первый и главный антагонист Драйзера в споре о подлинности советского эксперимента помогла ему сформулировать свое мнение обо всех его сторонах.

Конечно, эту дискуссию начали не Драйзер и не Кеннел. Драйзеру не было необходимости изучать книги и статьи всех тех, кто побывал в России, чтобы узнать аргументы спорящих. В Нью-Йорке он читал яркие сообщения Уолтера Дюранти[35], выступавшего в поддержку новой власти. Он также знал о менее оптимистичных выводах, сделанных Эммой Гольдман. Депортированная правительством США из страны за ее анархистские взгляды во время красного террора в России, Гольдман прибыла в Москву с гораздо большими надеждами, чем Драйзер, однако уже к 1922 году опубликовала ряд статей о недостатках советской системы и лидеров нового государства. «Истово веруя в непогрешимость своего учения и полностью отдавая себя ему, они могли в одно и то же время представать героями и вызывать омерзение. Они могли работать по двадцать часов в сутки, жить на селедке и чае и приказывать казнить невинных мужчин и женщин»[36]. Поскольку Гольдман говорила по-русски и была близко знакома со многими людьми в России, она улавливала такие социальные нюансы, которые пропускал Драйзер. Тем не менее многие выводы Драйзера, сделанные в 1928 году, повторяли доводы Гольдман. Оба осудили коммунистический террор, поскольку (говоря словами Гольдман) «коммунисты точно следовали формуле иезуитов: цель оправдывает средства»[37]. Драйзер, как и Гольдман, почувствовал, что «большевики были социальными пуританами, которые искренне верили в то, что им и только им предопределено спасти человечество»[38].

Впрочем, несмотря на неоднократные вспышки неудовольствия, Драйзера, в отличие от Гольдман, в советском догматизме многое привлекало. По своей природе он был столь же склонен к абсолютизму и пуританству в своих убеждениях, как и любой член коммунистической партии. Это обстоятельство легко заметить в дневнике, особенно в его диалогах с лидерами России. При этом, несмотря на горячность Драйзера, в нем чувствуется некая готовность быть переубежденным, стремление поверить в то, что идеальное общество возможно – если только кто-то сможет ответить на его вопросы и погасить его огромный скептицизм в отношении человеческой природы.

В конце 1920-х годов Кеннел была близка к тому, чтобы стать этим «кем-то» – во всяком случае, ей удалось заставить Драйзера отказаться от некоторых его предрассудков. К ее чести, она спорила с ним более открыто, чем это было нужно в ее положении. На самом деле, похоже, ее воззрения были почти так же противоречивы, как у Драйзера, и он почувствовал эту ее особенность – по крайней мере, в том объеме, в котором мы можем доверять подлинности портрета Кеннел в новелле Драйзера «Эрнита», опубликованной в сборнике «Галерея женщин» (1929). Там автор приходит к выводу, что, когда он в последний раз видел ее в России, «хотя ее вера в коммунизм, несущий женщине освобождение, оставалась такой же непоколебимой, она уже понимала, что и на этом пути возможны ошибки»[39]. Положение Драйзера как ее работодателя, а также их романтическая связь, естественно, усложняли для нее положение дел