Drang nach Osten. Натиск на Восток - [74]

Мою веру питала действительность, пусть суровая, но действительность. Какое другое государство могло бы устоять и сохраниться после 1991 г. — разворота на 180 градусов, от социализма к капитализму, потери почти половины населения, значительной части ресурсов, разрушения промышленности и чудовищного духовного потрясения нации? А Россия, выстояв, мучительно возрождалась к новой жизни. Она не запугивала мир ядерным оружием и не требовала взять ее на содержание, а предлагала взаимовыгодное деловое сотрудничество. Ее обширная территория, колоссальные природные ресурсы и удивительная жизнеспособность многонационального народа, по моему мнению, могли бы стать надежным мостом между Западом и Востоком, дать мощный толчок развитию экономик, способствовать созданию новой модели мирного и добрососедского существования.

В ответ звучали скептические оценки, и наш спор все больше уходил в эмоциональную, метафизическую сферу. Для моих собеседников нынешняя Россия по-прежнему оставалась источником постоянной скрытой угрозы. В представлении Пауля и Эрика, как когда-то в «Дикой степи», зарождались мрачные, страшные силы, которые затем дикими ордами кочевников обрушивались на Европу, так и сегодня это вселенское зло нашло себе пристанище в России и ждало только своего часа.

С этим я уже категорически не мог согласиться и напомнил Эрику и Паулю о том, что именно русские княжества, заплатив огромную цену, приняли на себя основной удар восточных орд кочевников и тем самым не дали европейской цивилизации кануть в небытие. Они возражали и убеждали меня в обратном. По их мнению, Западная Европа, в отличие от раздробленной, погрязшей в междоусобицах Руси, отстояла себя сама, благодаря более высокому уровню развития цивилизации и самоорганизации.

Я не стал ввязываться в спор о том, кто выше, а кто ниже, в конечном итоге победу в войне одерживает тот, у кого крепче дух нации и более эффективно организованная экономика, и предложил моим собеседникам обратиться к временам не столь отдаленным. Мне пришлось напомнить им о том, что Первую и Вторую мировые войны развязали не царская или большевистская Россия, а т. н. цивилизованная Европа в лице Германии. Но и здесь Эрик и Пауль их причину находили не в своих земляках К. Марксе и Ф. Энгельсе — отцах-основателях теории классовой борьбы, а в большевиках В. Ленине, Л. Троцком и И. Сталине, пытавшихся раздуть пожар мировой революции.

Другой мой аргумент о том, что Россия всегда выступала и защищала Европу от очередного диктатора — Наполеона или Гитлера, ими также был воспринят скептически. А упоминание о том, что наше все — Александр Суворов, спасавший Европу от тирании Наполеона, — вызвало на лицах моих собеседников лишь ироничные улыбки. Эрик хмыкнул и в ответ язвительно заметил: «От вашего Суворова не было покоя и трясло всю благополучную Европу. Она в ужасе ждала, с какой стороны Альп он скатится со своими, по-вашему, чудо-богатырями, а по-европейски — дикой ордой азиатов», — и затем огорошил меня, назвав Наполеона «защитником Европы».

Здесь я уже не мог сдержаться и не без иронии напомнил Эрику и Паулю о том, с каким восторгом парижские красавицы встречали наших удалых драгунов, отчаянно-смелых гусар и лихих казаков. И что ныне та буйная русская кровь, примешавшаяся к французской, выводит на улицы Парижа сотни тысяч людей, протестующих против однополых браков, противных не только Господу, но и самой природе человека. В ответ я услышал совершенно обескуражившие меня слова: оказывается, это злокозненная Россия два столетия назад, разбив Наполеона, помешала его планам создания нынешней единой Европы.

Тогда я зашел с другой стороны. Новый мой аргумент о том, что Советский Союз, вынесший основную тяжесть борьбы с фашизмом во Второй мировой войне, принес свободу народам Европы, в том числе и Германии, кажется, произвел впечатление на моих оппонентов. На этот раз они промолчали. Но через некоторое время Эрик не выдержал и с вызовом заявил: «…Ваш казарменный социализм ничего кроме глухого протеста у восточных немцев не вызывал. А 60-тысячная армада советских танков, что вы держали в ГДР, Польше и Чехословакии, у нас в ФРГ и во всей Западной Европе вызывала только страх и ужас».

В ответ я не опустился до аргумента: «А у вас негров бьют, и нос у тебя синий», хотя в нынешней Германии есть и то, и другое, а привел общеизвестные факты о маршах неонацистов в Берлине, Кельне, Гамбурге и в том же Мюнхене, где проживал Эрик. При этом я не без сарказма заметил: «…В «оккупированной» советскими войсками ГДР о подобном не могли даже помыслить. А сегодня по улицам Лейпцига и Дрездена свободно маршируют молодчики из неонацистских организаций».

Что тут случилось с моими собеседниками! От их холодности и чопорности не осталось и следа. Они атаковали меня со всех сторон. Пауль вытащил на свет старую и дурно пахнущую историю «о массовых изнасилованиях немецких женщин русскими в 1945 г.».

По его словам, «…только в одном Берлине со стороны советских офицеров и солдат подверглись сексуальному насилию несколько тысяч немок».

Эрик, в свою очередь, вспоминал свою недавнюю «семейную трагедию» связанную с гибелью поросенка дяди Вилли, задавленного российским артиллерийским тягачом. Я же пытался вернуть их к проблеме возрождения в Германии имперских амбиций и неонацизма. Но они напрочь отметали даже саму эту мысль. Наш спор ни к чему не привел, каждый остался при своем, и, быстро свернув походное застолье, мы легли спать.