Драматическая миссия - [79]

— Совсем не бережет себя наш Тибор…

И верно, не бережет. Щеки ввалились, лицо бледное. Нервно барабанит пальцами по столу и курит, курит одну сигарету за другой. А если спросишь о чем-нибудь, коротко отвечает:

— Все в порядке. Расскажи-ка лучше о себе…

И все-таки порой выдается свободный вечер. Тогда Лейриц садится за пианино, и комната наполняется прекрасными звуками сочинений Бетховена, Чайковского, Листа, Грига. Музыка снимает с Тибора усталость. Разглаживаются морщины, по лицу бродит улыбка. А когда Лейриц уходит, он потом еще долго сидит в кресле и разговаривает с Йолан обо всем на свете, спорит, волнуется. И нет тогда человека счастливее Йолан. Но раздается резкий телефонный звонок…

— Мы не увидимся несколько дней, родная моя, — решительно и виновато говорит Тибор. — Береги себя…

Вот так всегда «береги себя»… А ей надо бы поберечь его. Но Тибор тяготится малейшим проявлением заботы, любая попытка удержать его от опасности и риска безуспешна. «Что же мне остается? — с обидой думает порой Йолан. — Развлекать Тибора в короткие часы отдыха?» Правда, она его секретарь в наркомате и, по существу, ближайшая помощница.

Но она чувствует — в тайники своей души, где хранится самое заветное и сокровенное, Тибор ее не допускает. Значит, не смогла она завладеть им целиком.

Да она, пожалуй, никогда и не осмелилась бы, как это делают другие жены, требовать, чтобы он берег свое здоровье, если не ради себя, то хотя бы ради нее… Не раз собиралась Йолан начать такой разговор, но перед ней вставало его озабоченное лицо, она слышала его голос: «Я предупреждал тебя: жена революционера должна быть ко всему готова. Да, я могу погибнуть в любую минуту. Но ведь мы же условились»…

Вот и теперь… Тибор готовится в далекий, опасный полет. Последние два месяца она не знает из-за этого ни минуты покоя… Оставшись одна, она часто плачет, но он не должен видеть на ее лице и слезинки. Впрочем… вправе ли она просить его беречь себя, если жизнь его необходима революции, если это дело чести и совести?

Впрочем, ведь, кажется, на этот раз можно не тревожиться… Летит посланец Советского правительства на тщательно проверенном, исправном самолете, и поведет его лучший пилот.

Йолан не подозревала, что как раз в эту минуту, когда она была погружена в раздумья, в одном из ангаров аэродрома в Альбертфалве группа инженеров вместе с ведущими специалистами авиационного завода проводила «консилиум» у самолета. На консультации технических экспертов настоял инженер Ашбот. Самолет выкатили из сборочного цеха.

— Весь лишний груз мы демонтировали, — докладывал инженер Бела Оравец. — В крыльях и под пассажирским сиденьем установлены запасные бензобаки. Емкость баков при полной заправке 1200 килограммов. Горючего должно хватить для перелета в Россию. Верно, Ангел? — обратился он к человеку среднего роста с чисто выбритым лицом.

Иштван Добош — один из самых известных венгерских летчиков, пионер венгерской авиации, погладил рукой фюзеляж самолета и молча кивнул. Добош понимал всю значимость предстоящего перелета и потому сам вызвался пилотировать самолет.

Прозвище «Ангел» Добош получил еще в 1912 году. Однажды в Задунайском крае, совершая вынужденную посадку, его самолет вынырнул из обликов и на глазах у изумленных деревенских мальчишек плавно опустился с неба на землю. Они и прозвали его дядей Ангелом,

— Самолет, по-видимому, в безупречном состоянии. А как мотор? Выдержит он такую нагрузку? спросил директор завода Бода.

Вперед вышел чешский инженер Блоудек.

— На самолете установлен мотор марки «Хиеро», мощностью двести тридцать лошадиных сил, — доложил он, — Двигатель абсолютно надежен.

Добош любовно похлопывал по металлической обшивке капота, словно успокаивая разгоряченного коня.

— Машины этого типа считались лучшими разведывательными самолетами Австро-Венгерской монархии, — сказал он. — При взлете, правда, покашливали из-за перегрузок, но у воздушного винта, сконструированного Оскаром Ашботом, большая сила тяги. Старая калоша неплохо летает. Почему же Ашбот возражает против этой машины, понять не могу!

— Лететь-то он полетит, но далеко ли? — тревожно заговорил Ашбот. — Ребра лопасти без медной окантовки. Воздушный винт будет тянуть до тех пор, пока не попадете под дождь. А нынешней весной без дождя дня не обходится. Не могу взять на себя ответственность!

Инженеры огорченно переглянулись: довод веский, против него трудно возражать.

— Единственный мастер, который умел делать медную окантовку ребер на воздушных винтах, был Карл Бесс, но он уволился с завода, — сказал Бода.—

А с неокантованным винтом и в самом деле пускаться в столь далекий путь нельзя.

Воцарилось молчание.

— Послушайте… — нарушил его Добош. — Машина может лететь, и нечего мудрить. Держу пари: если вы изложите свои сомнения Тибору Самуэли, он все равно не отменит полета. Меня вы знаете, я не из робкого десятка. Военный летчик, вылетая, никогда не знает, вернется ли он назад? Если и случится в воздухе что-то, обстановка всегда подскажет выход. Словно кто шепнет на ухо… Мне не раз приходилось приводить на аэродром машину, на которой живого места не было.