Драматическая миссия - [3]

Последние слова цыгана взбесили Тиру.

— Заткни, паскуда, хайло! Господин капитан приказали — значит, так надо. Не твоего ума дело.

Позади стрелковой цепи показались санитары. Они подползали к раненому, волоча за собою носилки. Видно, начальство решило воспользоваться случаем и потренировать санитаров.

Снова прогремел взрыв, и в ту же минуту одного из солдат сразило наповал… Тревожный ропот прокатился по цепи.

То ли наводчик уменьшил прицел, то ли еще по какой причине, но получился недолет, и снаряд врезался в гребень дамбы. Крупный осколок, словно косой, срезал голову солдату 1-го взвода. Осколками помельче были ранены еще трое.

Тем временем санитары успели кое-как перевязать первого раненого и уложили его на носилки. И надо сказать — во-время, потому что, услышав о гибели товарища, бедняга потерял сознание. У нескольких солдат от испуга началась рвота.

Фельдфебель, обливаясь потом, переползал от солдата к солдату и в бешенстве цедил сквозь зубы:

— Скоты! Уберите блевотину, пока господин капитан не заметили!

— Ауф![2] — прозвучала команда.

Солдаты вскочили и бросились было к убитому, но их остановил окрик:

— Стой! Команды «Разойдись!» не было!

Не удостоив раненых даже взглядом, Мацаши подошел к убитому и, вытянувшись, приложил руку к козырьку.

— Вот настоящий герой! Прикажу похоронить на лафете! — с деланной торжественностью произнес капитан.

По рядам новобранцев опять прокатился приглушенный ропот. Но капитан сделал вид, будто ничего не заметил, и, зажав под мышкой эфес шашки, быстро зашагал прочь.

Кое-кто тешил себя мыслью: капитан отправится к артиллеристам, чтобы привлечь к ответу виновных. А сержант Новак даже утверждал, что Мацаши вызовет на дуэль артиллерийского офицера.

Санитары пронесли на носилках очнувшегося уже раненого. Не скрывая своей радости, он помахал рукой товарищам:

— Постарайтесь уцелеть, братцы! Кажется, мне повезло! Месяца на два — в лазарет, а там, глядишь, отпуск дадут…

Сержант Новак, один из «вояк-энтузиастов», так солдаты иронически называли добровольцев, смачно выругался:

— У… филон! Прохиндей!

Возвещая конец учений, протрубил горн.

— Ну, капрал-вольноопределяющийся, по нутру пришлись учения? — спросил Тибора Андраш Тира, когда взвод возвращался в расположение части.

Тибор взглянул в грязное, потное лицо фельдфебеля и твердо ответил:

— Совсем не по нутру.

Андраш Тира наклонил голову.

— Мне тоже… — и добавил, пытаясь изобразить на лице улыбку: — Зато, глядя на вас, я натешился. Ползаете на брюхе вместо с нами! Не устраивает, значит, вас офицерское звание?

— Нет.

— Отчего же?

Тибор пожал плечами.

— Не надо было умничать в офицерской школе, — угрюмо продолжал Тира. — Докритиковались — вылетели! Теперь узнаете, почем фунт солдатского лиха…

Тибор бросил удивленный взгляд на бывалого фельдфебеля.

— Не мог иначе, — негромко сказал он. — Офицерское звание мне ни к чему, как и война вообще. Вести людей в пекло? Нет уж, увольте!

— Вы в самом деле работали в газете «Непсава»?

— Да.

— Социалист… — Фельдфебель задумчиво смотрел перед собой. — Я надеялся, что к рождеству все кончится и не придется идти на фронт. Значит, вы социалист и…

— Что «и»?

— Так, ничего… — и вдруг злая гримаса исказила лицо фельдфебеля. — Социалисты сеют смуту! — заорал он. — А здесь разлагать нельзя!

Он забористо выругался, сплюнул и, резко повернувшись, пошел прочь от Тибора, с недоумением глядевшего ему вслед.

Поезд мчится и мчится. По обе стороны от полотна раскинулись до горизонта весенние поля. Лишь изредка мелькнет мирный поселок или железнодорожная станция, а на ней — офицеры железнодорожной комендатуры, молодцеватые, в щегольских мундирах.

Из офицерского вагона, где едет капитан Мацаши, слышатся залихватские песни.

В Карпатах эшелон ненадолго остановился. Станция была маленькая, захламленная. Длинные ледяные сосульки свисали с крыш и навесов. Радуясь остановке, солдаты повыпрыгивали из широких дверей товарных вагонов и кинулись к водоразборной колонке, чтобы наполнить фляги свежей водой. Тибор побежал тоже. Раздевшись до пояса, фыркая и отдуваясь, он с наслаждением умылся под сильной холодной струей. Показался Мацаши. Галдеж тотчас же смолк. Солдаты, испуганно переглядываясь, вытянули руки по швам.

— Ничего, ничего, продолжайте, — покровительственно произнес капитан. — Как кормят? Не жалуетесь? В пути не должно быть перебоев.

Солдаты, впервые услышав от капитана человеческое слово, растерялись, а потом стали отвечать охотно и дружелюбно. Только Тибор молчал. Мацаши заметил это и обратился к нему:

— Молодец, вольноопределяющийся: хвалю за чистоплотность!

И пригласил последовать за ним.

— Подожди тут, — коротко бросил он, поднимаясь по ступенькам офицерского вагона. Прошла минута — и из открытого окна высунулась рука, в ней была стопка коньяку.

— Выпейте, — дружеским тоном сказал Мацаши, — хорошо согреет после ледяного душа, — и добавил: — Знаете что, как-нибудь загляните ко мне в купе, рыцарь пера…

Хотя за время пути капитан и показал себя с лучшей стороны, Тибор не доверял ему. Слишком хорошо знал он истинную цену этим господам, стремившимся прослыть великодушными джентри