Драма жизни Макса Вебера - [111]

Но если несколько сместить акценты, Баумгартен, оказывается, не совсем неправ. Потому что Эльза конечно же косвенно виновна в ранней смерти Макса Вебера. Но не в том смысле, как полагал Баумгартен. Дело даже не в том, что Вебер вообще довольно много думал и говорил о смерти, что его любимой оперой была вагнеровская «Тристан и Изольда» и что его страшная болезнь, казалось бы ушедшая в прошлое, все же постоянно давала о себе знать. Вебер действительно в определенном смысле был готов к смерти. В первую очередь потому, что, выбирая в самом начале 1919 г. между Мюнхеном и Бонном, то есть между любовью и «риском», с одной стороны (Мюнхен), и покоем и «ранней старостью» (Бонн) – с другой, он выбрал первое (с. 286). Риск в условиях его болезни вполне мог означать смерть, и Макс Вебер прекрасно знал, что выбирает. В общем, Баумгартен имел право сказать, что Эльза также повинна в смерти Макса Вебера в том смысле, что могла стать одной из ее причин, но повинна косвенно; Вебер выбирал свою смерть сам, и обвинять Эльзу это все равно что обвинять Вебера в его же собственной смерти.

Это две интерпретации жизни и смерти Макса Вебера. В одном случае Вебер, как юноша в Саисе, дерзновенной рукой поднял покров Изиды и увидел то, что у Шиллера, как говорит Клагес, хватило вкуса не пытаться описывать, а по смыслу – «ничто и смерть», в другом случае он дерзко «поднял покров» Эльзы Яффе и увидел то, что у нас хватило смелости попытаться описать, но по смыслу оказалось, что, в конечном счете, это тоже «ничто и смерть». И в обоих случаях причиной всего можно считать любопытство или стремление к познанию, только в одном случае – в рациональном, научном, а в другом – в иррациональном, «стрáстном» варианте.

* * *

И несколько слов о женщинах. Эльза была глубоко потрясена смертью Макса Вебера. В июне 1920 г. она писала Альфреду Веберу: «Моя голова хотела бы успокоиться, привести все в порядок и сказать тебе еще раз, чем был для меня Макс и чем в еще большей мере стал после своей смерти – необходимой частью жизни ‹…> В мире, в котором нет Макса Вебера, я не хотела бы жить. И теперь мы должны его как-нибудь сохранить и удержать живым, чтобы он все-таки был» (MWG II/10, 34). Она осталась жить в Мюнхене, даже когда Эдгар Яффе в мае 1921 г. умер в санатории от воспаления легких. Лишь в 1925 г. она переехала в собственную квартиру в Гейдельберге со своей дочерью Марианной. В Гейдельберге трое женщин – Марианна Вебер, Мина Тоблер и Эльза Яффе – жили в одном месте, как бы объединившись в память Макса Вебера и будучи не в состоянии существовать раздельно. После замужества дочери в 1931 г. Эльза переехала в Берлин, где она и Альфред Вебер сняли две соседствующие друг с другом квартиры в многосемейном доме по адресу Бахштрассе 24, где она заботилась об Альфреде до самой его смерти в 1958 г. Ни одна из женщин так и не вышла замуж.

Марианна Вебер умерла в 1954 г., Мина Тоблер – в 1967-м, Эльза Яффе – в 1973 г. в возрасте 99 лет.

Эпилог

Эпилог в античной и более поздней драме – заключительный монолог, обращение к зрителю с поучением, просьбой о снисхождении или с итоговым разъяснением содержания.

Когда автор перечитал свою книгу (пишу о себе в третьем лице, как когда-то Марианна в сочинении о Максе Вебере), он понял, что что-то не сходится в этом новом портрете героя. Действительно, великий рационалист и великий аналитик в этом сочинении напоминает капитана, который, как говорится в популярной песенке, «объездил много стран и не раз он бороздил океан», а потом вдруг «влюбился, как простой мальчуган». Что-то здесь не так, такую наивность в умудренном жизнью мыслителе подозревать трудно. Думаю, что его письма, свидетельствующие о безумной страсти к Эльзе, нельзя все-таки воспринимать как таковые без оговорок. Конечно, он испытывал страсть, но он также знал, что испытывает страсть, и знал, что такое страсть, был способен к рефлексии как мало кто другой и не мог потерять своего знания обо всем этом, не утрачивая собственной идентичности. Он, конечно, демонстрировал все симптомы страсти, которые в «Промежуточном рассмотрении» перечислил сам. Хотя любовная страсть теми, кто ее испытывает, говорил он, воспринимается как предназначенность друг для друга и судьба, в глазах приверженца религии спасения и, можем добавить, для всякого объективного взгляда она есть чистая случайность. И отсюда все ее характерные признаки: патологическая одержимость, идиосинкразия, нарушение чувства меры и всякой объективной справедливости (с. 269). Удивительно, но это есть буквально перечень характеристик Макса Вебера как автора любовных писем к Эльзе, который открывается для всякого непредвзятого рассмотрения. Я сам писал об этих чертах юношеской влюбленности («пятидесятипятилетний юноша»), которая выливается в обожествление «любимой, любимой, любимой» «золотой» «прекрасной» Эльзы. Но если мы не поверим Максу на слово и захотим изложить суть дела объективно, то Эльза ведь не юная возлюбленная, а сорокапятилетняя женщина с богатой любовной историей. Опытная женщина. Когда я однажды в разговоре с немецким приятелем о какой-то даме употребил словосочетание