Дракула, любовь моя - [53]

— Я выслежу кошмарный груз, чего бы мне это ни стоило, — заявил он, поцеловав меня на прощание рано утром, прежде чем отбыть на вокзал.

— Все равно не понимаю, зачем ты едешь в Уитби, — ответила я. — Раз мы знаем, что у графа дом в Перфлите, почему бы не отправиться прямо туда и не схватить его?

— Мы не можем быть уверены, что он в Перфлите. Дракула мог успеть приобрести и другие дома. Нужно знать, что случилось с каждым из ящиков, если мы хотим схватить дьявола в его логове. Извести меня о своем местопребывании в городе, Мина, и я присоединюсь к тебе через день или два.

Я послала телеграмму доктору Ван Хельсингу в гостиницу «Беркли», сообщая, что приеду в тот же день на поезде. Едва я закончила собирать свои вещи и уложила пишущую машинку в футляр для переноски, как прибыло письмо. Я решила, что оно от доктора Ван Хельсинга, но, к моему безмерному удивлению, его послал директор лондонского приюта, в котором я выросла. Он начеркал короткую записку, извещая, что нашел пропавший конверт, о котором я спрашивала, и приложил его к ней.

Новость застала меня врасплох. В последнее время мои мысли безраздельно занимали другие, ужасные события, так что я совершенно забыла о визите в лондонский приют на прошлой неделе. Я изумленно смотрела на старый выцветший конверт. Бумага была дешевой и слегка побурела по краям от времени. Адрес написан карандашом, неровным почерком: «Мисс Вильгельмине Мюррей. Не вскрывать, пока ей не исполнится 18 лет».

«Это письмо от моей матери?» — гадала я с колотящимся сердцем.

Я подошла к столу мужа, достала нож для бумаг и дрожащими пальцами осторожно просунула его под хрупкую бумагу, стараясь нанести как можно меньше повреждений. Из конверта выпали два сложенных листка, также исписанные карандашом. Кроме того, в нем лежала крошечная мятая выцветшая розовая ленточка. Кровь шумела в ушах, когда я смотрела на эти предметы, казавшиеся мне поистине Святым Граалем.

Я упала на стул и стала читать:

5 мая 1875 года

Милая доченька!

Наверное, я сто раз прошла мимо приюта с того дня, как отдала тебя туда, в надежде увидеть хоть глазком. Но детей никогда не выводят, а зайти внутрь я не смею. Однажды, пару месяцев назад, мне показалось, что я видела, как ты идешь в школу с другими детьми, но откуда мне знать, так ли это. Ты ведь уже большая девочка семи лет и очень переменилась с той поры, когда я в последний раз держала тебя на руках. Возможно, тебя давным-давно отдали в хорошую семью. Надеюсь, так и есть, потому что именно этого я хотела, об этом мечтала.

Вильгельмина, милая моя девочка, я думаю о тебе каждый день. Все гадаю, как ты живешь и как выглядишь, счастлива ли, вспоминаешь ли обо мне. По ночам я размышляю, что сказала бы тебе при встрече, но знаю, что этому не бывать. Для меня настали тяжелые времена, и я не вынесу, коли ты увидишь меня нынешнюю, узнаешь, что я твоя мать, и устыдишься.

Я пишу тебе, потому что больна. Доктор говорит, что мне недолго осталось. Я не хочу покидать белый свет, не сказав тебе, как сильно тебя любила и как отчаянно старалась сохранить. Я обожала твоего отца. Его звали Кутберт. Я верю, что он тоже искренне любил меня, хоть и недолго. Я встретила его, когда работала горничной на Мальборо-гарденс в Белгрейвии.[14]В том доме я провела два самых счастливых года в своей жизни. Я никого не винила, когда мне пришлось уйти. Я делала для тебя все, покуда могла, но работу найти нелегко. Тебе нужна еда, лекарства и одежда, а у меня не было ничего, кроме любви.

Все это время я хранила ленточку с твоего чепчика, но мне кажется, что однажды ты будешь рада получить ее. Надеюсь, ты станешь уже взрослой, когда тебе передадут это письмо, и достаточно зрелой, чтобы понять меня. Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо, Вильгельмина. Я всегда буду любить тебя всем сердцем.

Твоя родная мать,

Анна.

Во время чтения меня переполняли чувства. Само обращение — «милая доченька» — вызвало слезы на моих глазах, поэтому я с трудом разбирала слова. Они катились по моим щекам еще долго после того, как я прочла последнюю строчку.

«Твоя родная мать, Анна». Вот, значит, как звали мою мать! Ах! Какое красивое имя и бесценный обрывок прошлого! Меня закружил вихрь мыслей и чувств. Прежде всего, глубокая печаль, оттого что она умерла, но возникли и вопросы. Какова была фамилия моей матери? Мюррей? Сколько ей было лет? Откуда она родом? И мой отец… Кем он был? Слугой в том же доме? Или они познакомились в другом месте?

Всю жизнь я стыдилась того, что мать родила меня вне брака. Теперь стыд отчасти смягчился. Ведь я оказалась плодом не мимолетного, пошлого, давно забытого увлечения, а истинной любви. Я долго сидела и оплакивала мать, которая обожала меня. Осознание того, что я никогда ее не узнаю, наполняло меня столь глубокой тоской, что казалось, мое измученное сердце разорвется.

Наверное, я десять раз перечитала письмо в лондонском поезде, теребя крошечный хрупкий обрывок розовой ленточки и смахивая слезы. Наконец я собралась с силами, чтобы отложить конверт и обдумать другие вопросы.

К моему удивлению, прямо в поезде мне принесли телеграмму.