Дракула - [2]

Кроме того, Дракула отличался колоритным чувством юмора. Его жизнеописания пестрят «смеховыми» проделками и анекдотами. Вот валашский воевода, встретив крестьянина в рваной рубахе и узнав, что тот женат, повелевает отрубить нерадивой супруге руки и посадить на кол: лентяйке руки не нужны — она и так безрукая, потому и жить ей незачем. Или, к примеру, собрал Влад со всего валашского воеводства нищих, больных и спрашивает: «Хотите ли, чтоб сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Нищие и больные неосторожно (и неостроумно) ответили радостным согласием, Дракула же, заперев их в большом здании, всех сжег. И сострил: «Пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты и болезней». А как он шутил на сексуальные темы!

Однако не вероотступничество, не жестокость и не юмористический душевный лад заключают последнюю тайну Дракулы. На последнюю тайну здесь только намек. Хотя в древних сочинениях слово не произнесено, современники явно считали валашского воеводу злокозненным чернокнижником и вампиром. Это нашло выражение в имени, точнее — прозвище: Дракула.

Автор древнерусского «Сказания о Дракуле-воеводе» прямо говорит, что «именем Дракула валашским языком, а нашим — Диавол. Так зломудр — как по имени, так и житие его». Русский книжник допускает ошибку, впрочем, не принципиальную. По-румынски «дьявол» — это «дракул» (dracul), «Дракула» (Draculea) же — «сын дьявола».

Прозвище Дракул, т. е. «дьявол», получил отец Влада. Историки утверждают, что связь с нечистой силой в данном случае ни при чем. Отец Дракулы вступил при дворе Сигизмунда Люксембурга в элитарный орден Дракона, созданный для борьбы с «неверными», главным образом — с турками. Этот орден, его элитарный характер и герб описаны в хронике Э. Виндеке, современника и биографа Сигизмунда Люксембурга.[1] Став господарем, Дракул по-прежнему относился к своим рыцарским обязанностям настолько серьезно, что повелел изобразить дракона — элемент орденской символики — даже на валашских монетах (а ведь изображение на монетах считалось сакральным). В результате рыцарственный воевода якобы заработал у невежественных соотечественников свое прозвище: «Дракул» означает по-румынски не только «дьявол», но и «дракон». В таком случае имя Дракула можно понимать как «сын человека по прозвищу Дьявол». Византийский хронист Халкокондил именует «Дракулой» и Влада, и его брата Раду Красивого,[2] а в сербской летописи повествуется о том, что турецкий султан ходил на «Дракоулика Влада»[3] — Влада Дракуловича.

Пусть так. Но те же историки осторожно добавляют, что, возможно, подданные понимали прозвище господаря и в первом смысле. Ведь если прозвище Дьявол, неочевидное для православного государя, закрепилось, значит, о властителе сложилось соответствующее представление.

Это — об отце, то же самое можно сказать о сыне. Имя Дракула в равной мере значит «сын человека по прозвищу Дракул» и «приверженец Дьявола, следующий путями тьмы». Такого рода указания обыкновенно не относятся к «нравственному облику» — чаще имеется в виду непосредственная, «реальная» связь с нечистой силой.

С точки зрения «закодированной» в древнерусском «Сказании» тайны особый интерес представляет эпитет «зломудр». Это краткое прилагательное принадлежит к разряду «потенциальных слов»: несмотря на прозрачность смысла и структуры, оно изобретено автором «Сказания», а потому на современный русский язык его не столько переводят, сколько передают перифрастическим словосочетанием — «жесток и мудр». Логика словотворчества, вероятно, основана здесь на том, что слово «зломудрый» напоминает слово «злохитрый», которое часто встречается в древнерусских текстах: для «злохитрого» «зломудрый» — как бы превосходная степень.

В порядке «далековатой» компаративистской параллели уместно напомнить, что академик А. И. Веселовский — знаток и переводчик текстов Боккаччо — преодолевал сходные трудности («Декамерон», день VII, новелла 8): словосочетание «крайне злохитростная» (превосходная степень!) он счел единственно подходящим эквивалентом непереводимого итальянского прилагательного «maliziosa»,[4] восходящего к латинскому «malignus» (ср. также во французском, английском и др.), — слову, которое до сих пор не подлежит переводу на «пословном» уровне.

Симптоматично, что Брэм Стокер использует слово «malice» для описания Дракулы и его последователей и что переводчики испытывают здесь непреодолимые затруднения. Так, в главе IV Гаркер, обнаружив Дракулу в гробу, видит его «вздутое, окровавленное, злорадное (with a grin of malice) лицо», а в главе XVI, столкнувшись с вампирессой Люси Вестенра, ее бывший возлюбленный признается: «Никогда в жизни мне не приходилось видеть такого исполненного инфернальной злобы лица (never did I see such baffled malice on a face). Надеюсь, никто из смертных больше не увидит ничего подобного. Нежные краски превратились в багрово-синие, глаза метали искры дьявольского пламени, брови изогнулись, будто змеи Медузы Горгоны, а когда-то очаровательный рот, измазанный кровью, напоминал зияющий квадрат, как на греческих и японских масках».