Драконий коготь - [30]

Ленда встала. Некоторое время раздумывала, морща лоб, потом кивнула.

— Дюннэ меня отравит… если узнает, Ну да все едино… Коли я к тебе для услуг приставлена, то придется говорить. Пошли. Только тихо. Если кто спросит — идем за вином в подвал. Потому что оно тебе, мол, для чарования потребно.

Двор был пуст, сени тоже. Девушка прошла кухню, свернула, дернула окованную дверь. Узкие влажные ступени вели круто вниз.

— Дьявольщина! Нет факела. Погоди, сейчас что-нибудь… Ого!

Шарик огонька был размером с головку новорожденного. Загорелся мягким оранжевым светом и медленно опустился на две сажени, к разветвлению коридора.

— Иди первой, — сказал Дебрен. — Не бойся. Я не влеплю тебе это в лоб. Кстати, огонь холодный, неопасный.

Она какое-то время молчала. Миновали один поворот, другой.

— Здесь мойня, — указала она на приоткрытую дверь, из-за которой просачивался дневной свет. — Под кухней и главной печью, так что почти всегда есть теплая вода. Если захочешь… потом… сможешь воспользоваться.

— Спасибо. Охотно. Ты меня через это окошко высмотрела?

— Нет, чего ради… Я возвращалась из мойни и услышала, что кто-то удивительно тихо и мягко, не как типичный клиент, к двери лезет. А окно мойни на тылы выходит, на сады, курятники. И мало что видно. Соседские мальчишки постоянно через забор перебираются, подглядывать норовят. Однажды даже младший Сусвок, паскуда прыщавая, пленку надрезал, зеркальце на палке сверху сквозь решетку опустил. Вы, мужики, все такие, Дебрен?

Дебрен кашлянул. Какое-то время отряхивал кафтан от налипшей на него паутины.

— Грязно здесь, хм-м… Так о чем ты…

— О нездоровом любопытстве. Старый Сусвок тогда так молодого отделал, что у того гной из прыщей по стенам прыскал. Страх было смотреть. Хотя молокосос он вредный. Тютелька в тютельку папочка. А до того приставал к девушкам, когда отец уезжал. Еще усы не пробились, а о таких вещах поговаривал, что сама Дюннэ краснела. Вы все такие, Дебрен? Оставь в покое рукав.

— Не знаю, все ли. И никуда не денешься, мальчишки с сотворения мира бегают к реке, чтобы за девчатами во время купания подглядывать. И много у тебя еще таких вопросов?

— Не злись. Вот эта дверь.

Дверь была заперта на замок, но ключ лежал на балке притолоки. Ленда вложила его в скважину слабо отсвечивающего магией замка и, не очень заботясь о том, чтобы Дебрен не расслышал, прошептала нужную формулу. Замок сработал с неприятным скрежетом. Они вошли, пустив вперед светящийся шарик. Нужды, впрочем, в этом не было, потому что здесь, как и в мойне, под потолком располагались затянутые пленкой оконца. Дебрен автоматически погасил шарик. И недоверчиво уставился на стоящее посредине комнаты то ли ложе, то ли обитый мягкой подстилкой стол, на котором лежала мелово-бледная женщина.

Она была раздета, лишь груди и живот прикрывал небольшой платок. Ногти рук и ног были покрашены. На запястьях — несколько браслетов, старательно уложенные волосы цвета меди. В солнечных лучах они должны были то и дело вспыхивать золотом, искрами, но сейчас казались почти черными. Вероятно, потому, что бледную от природы кожу тщательно натерли снежно-белой пудрой, которая призвана была замаскировать трупные пятна и жирные консерванты.

Лет двадцати с небольшим женщина была мертва. Давно.

— Это Эстренка?

— С чего ты решил? — Ленда заморгала, и только теперь он заметил, что у нее длинные густые ресницы, не уступающие тем, какие были у лежащей на постаменте девушки. — Не шути, Дебрен. Унеборга — самая красивая женщина, какую видывал этот город, а конюшенная девка Эстренка может красотой поспорить разве что с Пеструшкой. Ее взяли на две недели речные гайдуки, которые с добычей с моря вернулись, и неизвестно, появится ли она у нас еще. Когда они протрезвеют и глаза продерут, то как знать, не выкинут ли ее за борт. Нет, Дебрен, это Унеборга. Танцовщица. Гостей развлекала, танцуя и постепенно сбрасывая одежды. И поверь, в этом она была мастерица. Порой я даже сама жалела, что меня Бог девушкой сотворил. Такая она красивая… ну… Губила здесь у нас свой талант зазря.

Дебрен глянул наверх. С потолка, слегка поблескивая в струйках слабого света, опускались рои пылинок. Сквозняка, который объяснял бы их неожиданное движение, не было. Но не было и никого третьего. Просто они с Лендой нарушили магическое поле, охраняющее помещение от посетителей.

Он подошел ближе к ложу, коснулся локтя лежащей. Как и подозревал, труп не был ни слишком окоченевшим, ни чересчур холодным.

— А теперь? — Он внимательно взглянул на Ленду, пытаясь понять, когда лопнет кокон, в котором она пряталась, и не придется ли ее отхаживать. Та, другая, девушка наверху, ошпаренная, несмотря ни на что, не потрясла его так здесь же, в подвале, на жестком странном ложе и в окружении канделябров было что-то пронзительное, бесконечно грустное.

— Теперь? Теперь… не губит. — Ленда сглотнула. — Как видишь.

— Ты хочешь сказать… — Он не докончил. — Прекрасно. Прекрасно, Ленда.

— Что ты на меня уставился? — Вероятно, это подсказала ей интуиция, потому что глаза она отводила, как могла. — Я сюда с гниющей ногой попала, мне ее должны были отрезать. Если б не деньги под проценты от Дюннэ, не ее золото на самых лучших медиков… Мы подписали контракт. Честный контракт. Фирма дает мне левую ногу от бедра. Я фирме — свои услуги. Могу отказаться, но тогда придется оставить ногу «Розовому кролику». Вот о чем Сусвок говорил.