Дракон и роза - [55]

Господи, – молилась она про себя, – не дай мне отправить его в ад моим стремлением к нему.

– Отошли своих женщин, мама, – попросил Генрих, – мне так много надо тебе сказать.

Маргрит прикрыла рукой рот Генриха, а в глазах ее было предостережение.

– Это не мои женщины, мой любимый. Королева пришла сюда вместе с дочерью, чтобы приветствовать тебя, – она еще сильнее прижала руку, когда увидела выражение лица Генриха. – Я уверена, что королева Элизабет простит меня за то, что ты приветствовал меня первой. Ей понятна сыновняя привязанность. Она сама с нетерпением ждет встречи со своим сыном Дорсетом.

Глаза Маргрит все еще выражали предостережение и, хотя Генрих вспыхнул как огонь, а затем побледнел как алебастр, он промолчал. Он поцеловал обе руки Маргрит, лежавшие поверх его рук на подоле, надел шапку и встал на ноги. Ему следовало бы это знать. Слуга пытался сказать ему об этом, да и сам он мог догадаться, судя по великолепию одеяний. Дамы Маргрит всегда одевались скромно, как и она сама. Да, действительно, сегодня все они были одеты в зелено-белые цвета, но он прошел мимо радуги, а не мимо клумбы с лилиями. Маргрит тоже встала. Теперь со слезами на глазах она была готова поклониться ему до земли и поцеловать руку короля. Генрих остановил ее.

– Нет! Ты не будешь кланяться мне.

– Неужели ты лишишь меня права, которое имеет любая другая англичанка, сир? – спросила Маргрит игриво, но все еще с предостережением в глазах.

Генрих колебался. Это была политика, и его мать готова была пойти на это, как и делать все остальное для него. Однако не все подвластно политике, иначе человек превратится в монстра подобно Глостеру. Для Генриха политика кончалась, когда дело касалось матери и дяди.

– Я не хочу, чтобы ты преклоняла колено передо мной и называла меня «сиром». Неужели я так дурно поступил, что ты больше не считаешь меня сыном?

Это тоже было произнесено легко, как бы в шутку, но Маргрит услышала крик одиночества. Она приложила руку к лицу сына и молча улыбнулась. Он снова легко коснулся губами ее руки и отвернулся. Маргрит увидела, как он весь напрягся, как будто приготовился к какому-то великому испытанию, но спустя мгновение он приложил руку вдовствующей королевы к своим губам так, что заставил ее встать со стула. Он не поклонился и даже не наклонил голову, целуя ей руку, а просто поднес ее руку ко рту, неловко изогнувшись. Ее легко было узнать, поскольку она была единственной, кроме Маргрит, женщиной в комнате, которая сидела. Теперь с облегчением он взглянул на стоящих рядом с ней дам, отыскивая глазами Элизабет, которая должна была стать его женой.

Ее не трудно было узнать. Она была такой же красивой, какой была когда-то ее мать. Ее пьянящая зрелость показалась Генриху несколько отталкивающей по сравнению с утонченностью его матери. Ее огромные миндалевидные глаза, голубые, как сапфир чистой воды, и полные чувственные губы достались ей от матери. Красивый прямой нос и продолговатая верхняя губа были как у Эдварда. Чепец покрывал ее волосы, но Генрих знал, что они такие же золотистые, как и у него, а ее кожа белее молока. Он смотрел на нее, очевидно ожидая, когда в комнате стихнут голоса.

Элизабет, отвечая тем же взглядом, испытывала потрясения. Несмотря на то что говорила ей Маргрит, она ожидала увидеть фигуру героическую. Генрих был очень худой, почти тощий, виски и щеки впали, вокруг глаз виднелись розовато-лиловые круги от бессонницы.

Кроме того, Элизабет настолько привыкла к красивым мужчинам ее семьи, что у нее вызвало неприязнь некрасивое лицо Генриха. Его лицо нельзя было назвать очень грубым, оно скорее было мужественным. Цвет лица был таким же чистым и светлым, как у девушки, а волосы золотистые, но слишком длинный нос, неприятные, слишком тонкие губы, длинная, мощная выдающаяся вперед челюсть – все это придавало ему не то чтобы уродливый, но непривлекательный вид. А эти глаза! Элизабет почувствовала, как ей становится холодно. Можно было провалиться в эти слишком широко посаженные, слишком длинные и узкие серые глаза и потеряться там навсегда.

Медленно, нехотя, как будто глаза оказывали физическое воздействие и толкали ее вниз, колени Элизабет согнулись в реверансе, который Генрих запретил делать своей матери. Подобно цветам, сгибающимся от ветра, каждая дама почтительно поклонилась королю Англии.

– Мадам, мы рады вас приветствовать, – сказал Генрих вдовствующей королеве, грациозно наклоняя голову теперь, когда получил свой поклон. Он быстро подошел, протянул руку и поднял Элизабет на ноги, прежде чем она сама могла это сделать. – Леди Элизабет, – пробормотал он, на французский манер дотронувшись губами до ее щеки.

Их глаза находились на одном уровне, так как они были одного роста. Элизабет скромно опустила веки. Генрих не мог сказать, прячет она ненависть и страх или просто действовала по привычке Он отбросил мысль о том, что она была застенчива и скромна Она не выглядела «зеленой» девочкой, ей было более двадцати одного года, и большую часть жизни она провела при распущенном дворе, одержимом интригами и развратом.

Вдовствующая королева, пришедшая в себя после искусного маневра Генриха, начала свою официальную приветственную и поздравительную речь. Генрих учтиво повернулся к ней и заметил, что его верный совет заполнил комнату, а Джаспер целовал Маргрит и казалось, что он никогда не остановится. Чени и Пойнингс скользили по комнате, поглядывая на своего повелителя. Преданными были только эти женщины, но то были женщины Эдварда. Генрих был полностью безоружен, и какая-нибудь безумная женщина могла воткнуть кинжал между его ребер.