Драгоценности Парижа - [23]

— А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, — радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить на событие внимание. — Оклемался от царского указу, родственничек?

— Я не дюже волновался, — ухмыльнулся Дарган. — Если бы в комендатуре удумали что серьезное, ни в жисть не отпустили бы.

— А чего ж ты дожидался — удумают — не удумают. Надо было укорачивать черкеску, да барсом прыгать на холку любому коню, — подмигнул друг сотника заторможенный в звании подъесаул Ряднов.

— А мамзельку куда, с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин? — догадался сотник. — Из–за нее он и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?

Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы бровью не повел. Но у станичников мнение было свое, к тому же, они знали характер нарушителя: никто в мыслях не допускал, что Дарган без боя мог поддаться гусарам. Поставив еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя:

— Располагайся, победу над Наполеоном Буонапартием отметим, чтобы мусью забыли дорогу в наши края, — сказал он, просветил. — Слыхал, царь–батюшка атамана Платова произвел в генералы и пожаловал ему титул графа?

— Откуда, — нахмурился Дарган. — Я ж уехал собираться в дорогу.

— Англицкий король пригласил донца к себе на ихние острова в гости, — добавил кто–то из казаков. — Обещал наградить орденом и вручить лыцарский меч.

— А донцы решили отлить атаману памятник и установить его в Новочеркассе, — дополнил сотник. — Вот как воевать надо, а ты по бабам.

— Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, — позаботился подъесаул.

Гонтарь нырнул между казаками, потянулся рукой к куску жареного мяса, и отдернул ее под негласным запретом старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму:

— Дорога у нас дальняя, успеть бы к ночи до какого ночлега добраться, — он проглотил слюну. — Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты нас, я свою песню спел.

— Наполеона помянуть не желаешь? — уставился на него сотник, соображая, что без невесты родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось.

— Сколько этих наполеонов было и будет, — упрямо нагнул голову Дарган. — Отпускай, дядюка Назар, неудобно мне тут торчать.

— Ты ж не украл, не сразбойничал… — сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. — Твоя воля. Гонтарь, наложи ему в сакву провианту, да набери отряд и проводи дружка до выезда с Парижа, — он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. — Но кружку чихиря ты все ж осуши. За победу.

— А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, — наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил подъесаул Ряднов.

— А сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, — добавил Черноус, шустро отыскал походную фляжку. — И с собой плеснем, не жалко.

Распушив полы черкесок, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным сапогам, на тонких ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из–под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странной казалась скакавшая рядом с широкоплечим наездником фигурка девушки в голубой безрукавке и красном платье. Отброшенные воздухом назад длинные светлые волосы открывали белое лицо красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Она бы походила на поднявшую французов против англичан народную освободительницу жанну Д, Арк, если бы за ней мчались всадники ликом посветлее. Прохожие останавливались, смотрели вслед стремительно тающему на глазах отряду, на губах появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь похожему на выпущенную из арбалета черную стрелу небольшому отряду, пока он сам не встал как вкопанный на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в темневшем на горизонте лесном массиве.

— Дальше скачите сами, — втыкая нагайку за голенище сапога, рывком осадил дончака Гонтарь. — Не забудь, Дарган, о чем договорились.

— Не забуду, Гонтарь, даю слово, — Дарган смахнул рукавом пот со лба. — Думаю, ближе к зиме и вы вернетесь.

— Этого нам не ведомо. Передавай добрые слова родным и близким, всем станичникам.

— Передам, братья казаки.

— Саул бул, Дарган.

Всадники понеслись обратно, из–под копыт взмыленных коней в разные стороны брызнули ослепительные искры. Вскоре от отряда остался только запах терпкого лошадиного духа, да улетающий в никуда дробный стук, но и он быстро затерялся в лабиринтах столицы бывшей империи. Посмотрев на спутницу, Дарган провел рукой по щекам, он не спросил, почему невеста не захотела прощаться с родными, почему не взяла с собой самое необходимое. Он понимал, что родители не отпустили бы ее, а ухажор в который раз попытался бы удержать. Девушка тоже не горела желанием выказывать чувства, под высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику. Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу: