Драгоценности - [38]

– Пока, мама. Я вернусь на следующей неделе.

Для Пет субботний ритуал был всегда одним и тем же. С отцом или дедушкой – чаще с обоими – она совершала длинное путешествие в Йонкерс, а оттуда – в серый дом на берегу Гудзона, сначала на метро, потом на электричке и на автобусе. В первый раз дом показался девочке похожим на огромный гнилой зуб, выросший в челюсти гиганта. Этот образ преследовал ее и позже, когда она подросла и перестала читать сказки. В государственном психиатрическом институте в Йонкерсе людей не лечили, а разрушали, доводя до растительного состояния. Однажды попав в это заведение, несчастные жертвы уже никогда не покидали его.

Пет не разрешали заходить в палату матери. Обычно отец или дедушка оставляли девочку в холле для посетителей и шли за мамой. Иногда они надолго задерживались. Случалось, отец возвращался один.

– Мама сегодня чувствует себя неважно, мы увидим ее на следующей неделе, – говорил он, и Пет знала, что лучше не спорить.

У Беттины были хорошие и плохие дни, и Пет рано научилась определять это. В хорошие дни они выходили на улицу, гуляли по лужайкам или сидели под деревом, глядя на Гудзон.

В хорошие дни Беттина улыбалась и даже немного говорила. Пет рассказывала ей о школе, о том, что сейчас читает, о новом платье или телепрограмме. И на прощание Беттина обнимала и целовала дочку. Тогда она выглядела почти нормальной, и Пет всегда спрашивала:

– Папа, почему мама не может поехать с нами домой?

– Не торопись, дорогая. Она еще не поправилась.

– А когда-нибудь она поправится?

– Не знаю, детка. Надеюсь.

В плохие дни Беттина замыкалась, ее лицо напоминало маску, и она молча сидела на софе рядом с мужем, отцом и дочерью, не замечая, что они держат ее руки. Сама же Беттина смотрела в пространство и видела что-то недоступное другим.

Сегодня был хороший день. Джозеф приехал вместе с Пет, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они стояли на обрыве и, как обычно, смотрели на реку. Беттина улыбалась, ее глаза светились, когда она вспоминала, как в детстве плавала на лодке в Швенингене.

– Помнишь, папа? – тихо спросила Беттина.

– Да, Тинта, – ответил дедушка так печально, что Пет едва не заплакала. – Помню.

Пет тоже вспоминала мать в обычной, не больничной жизни. Она хотела вытащить ее отсюда, поэтому не позволяла себе забыть прошлое. Когда они шли по парку у реки, держась за руки, Пет воскрешала в памяти, как мама называла по-голландски цветы. Маргаритки – margrietjes, а бархатцы – goudsbloemen, золотые цветы. Ирисы ее мама со смехом называла regenboogen – радуга!

Глядя на бледную кожу Беттины, порозовевшую под летним солнцем, Пет вспоминала их семейные путешествия на пароме, яхте для бедных людей. Они плавали часами, потому что это очень нравилось маме, и она ни за что не хотела возвращаться домой.

Но радостные впечатления редко приходили на ум, гораздо чаще – плохие: свет выключен, мама сидит в кресле и уже несколько дней молчит. Иногда она запиралась с дочкой в туалете, ожидая, «пока уйдет дурной человек». Временами мать плакала, как смертельно раненное животное.

На обратном пути из Йонкерса напротив Пет сидел мужчина с газетой. Когда он перелистывал страницы, перед ней мелькали заголовки и фотографии: драка в аэропорту во время встречи «Битлз», марш за гражданские права в Селме, солдаты, бегущие по рисовому полю во Вьетнаме. Но девочка думала только о том, как давно уже мама не живет дома. Тогда еще не существовало «Битлз» и им не говорили каждый день о Вьетнаме. Пет посмотрела на дедушку:

– Скажи мне правду, дедуля. Как по-твоему, мама когда-нибудь будет снова жить дома?

– Я молюсь об этом, милая, каждую ночь.

– И я тоже.

Пет мечтала, чтобы у мамы было все хорошо, но ничего не могла сделать для нее.

Глава 2

Нью-Йорк, март 1950 года

Стефано вошел в маленькую лавку Джозефа Зеемана на Сорок седьмой улице. Это было его последнее поручение в тот день. По роду занятий – он продавал всякие мелочи для ювелирного дела – ему приходилось встречаться с дилерами и огранщиками.

Многие, включая и этого старого голландца, уехали в Америку от ужасов и разрушений войны, как, впрочем, и сам Стефано. Если бы война не сломала так катастрофически их жизни, они бы достигли гораздо большего. До войны Джозеф был известным огранщиком в Роттердаме, а здесь ему приходилось чинить браслеты и часы.

Сегодня Стефано принес несколько пар серег.

– Купите у меня чудесные старые часы, – предложил Джозеф, когда они покончили с делами. – Я только что отремонтировал их. Я взял бы с вас…

– Мне не нужны часы, – отрезал Стефано.

– Но это женские часы. Они понравятся вашей жене.

– Я не женат. – Предугадывая следующий вопрос мистера Зеемана, Стефано добавил: – И у меня нет девушки.

Он ничуть не удивился, когда голландец предложил познакомить его со своей дочерью.

– Она очень милая девочка, моя Беттина, и красивая.

– Возможно… когда-нибудь, – ответил Стефано. Даже если бы в его сердце зажила рана после утраты Маризы, он не полюбил бы дочь голландского часовщика, румяную девицу, наверняка домовитую пышечку.

Голландец пристально посмотрел на него.

– Подожди здесь. – Через минуту он вернулся с бутылкой genever, голландского джина, наполнил две рюмки, и мужчины выпили. Зееман вдруг заговорил о тяжелых травмах, нанесенных войной, о том, что его дочери нужны любовь и внимание, и тогда она оправилась бы от них.