Драгоценность, которая была нашей - [78]

— Любой врач, который говорит тебе, когда ты умрёшь, просто дурак!

— Только не этот, — тихо и с грустью проговорил Морс.

— Думаешь, что сумеешь заполучить эту драгоценность назад?

— Надеюсь, сэр. А вот они её не получат, так ведь?

— Повтори-ка ещё раз?

— Драгоценность, которая была их. Они никогда не получат её назад, согласны?

Показалось ли это Морсу? Секунду-другую ему почудилось, что на глазах Стрейнджа блеснула слеза. Но утверждать, что это было именно так, он не смог бы, потому что Стрейндж вдруг уставился на потёртый коврик у дверей, а потом отправился на ленч с главным констеблем.

Глава шестидесятая

Что же, прими эти жертвы! Обычаи древние дедов Нам заповедали их — в грустный помин мертвецам. Жаркой слезою моей они смочены, плачем последним. Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!

Катулл,

стих С1

(Перевод Адриана Пиотровского)

Через неделю после встречи со Стрейнджем Морс вошёл в автобус, ходящий по маршруту северный Оксфорд — Корн-маркет. Он сумел выкроить два дня отпуска, перечитал «Холодный дом»[19], ещё раз прослушал (дважды) «Парсифаля»[20] и (хотя ни за что на свете в этом не признался бы) немного заскучал.

Но скучать в тот день он не собирался!

Прощаясь с Шейлой Уильямс на прошлой неделе, он предложил встретиться ещё раз. Он (как Морс заверил её) человек цивилизованный, и для обоих будет приятно увидеться снова в самом ближайшем будущем, возможно, пообедать вместе, возможно, в греческой таверне, в Саммертауне? Тогда же договорились о месте и времени: 12 (двенадцать) часов дня в фойе «Рэндольфа».

Где же ещё?

Как обычно (когда речь шла о назначенной встрече), он был на месте за десять минут и немного постоял в фойе, разговаривая с швейцаром Роем, которого поздравил с награждением медалью Британской империи. Через четверть часа он спустился по ступеням гостиницы и несколько минут простоял не двигаясь на мостовой, напротив Эшмолеанского музея, и мысли его отчасти вращались вокруг него и его бывшего хранителя англосаксонских и средневековых древностей, но больше всего, по правде говоря, он думал о Шейле Уильямс. В двадцать минут первого, заметив, что уже третий раз за минуту он смотрит на часы, Морс вернулся в фойе и несколько минут простоял там, сам не зная зачем. В двадцать пять минут первого он спросил портье, не оставляли ли ему записки. Нет! В половине первого он отчаялся и решил утопить обманутые надежды в баре.

Подойдя к его дверям, он заглянул внутрь и — замер как вкопанный. У стойки, с большим пустым стаканом в поднятой левой руке, оперевшись правой о плечо моложавого (с бородой!) человека, сидела Шейла Уильямс, она соблазнительно закинула ногу за ногу и интимно склонилась к партнёру.

— Если настаиваете! — услышал Морс её голос и увидел, как она подвинула стакан по стойке. — Джин, большой, пожалуйста! Никакого льда, только полстакана тоника… Вот так!

Морс отступил назад, почувствовав, как его охватывает волна абсурдной и бессильной ревности, с которой он ничего не мог поделать. Совершенно ничего. Как раненый олень, он потащился в фойе, где написал короткую записку («Срочное полицейское задание, отменить нельзя») и попросил Роя отнести в бар — минут через пять — и вручить некой миссис Уильямс, некой миссис Шейле Уильямс.

Рой кивнул. Он здесь, в гостинице, уже сорок пять лет. Вот почему королева удостоила его медали. Он понимал почти всё. Он думал, что понял и это.

Морс быстро миновал Брод-стрит, «Кинг-Армс», Холиуеллский музыкальный салон, тыльную сторону Нью-колледжа, повернул налево на Лонгуолл-стрит и ярдов через двести вошёл в деревянные ворота Холиуеллского кладбища. Могилу он нашёл много быстрее, чем Ашенден, а за приземистым крестом обнаружил конверт, оставленный Ашенденом. На вложенной в конверт белой карточке были аккуратно написаны четыре строчки. Положив конверт на место, он медленно вернулся на Холиуелл-стрит, где направился прямо в «Кинг-Армс» и заказал (как то же самое сделал до него Ашенден) кружку горького «Флауэрз». Он всё ещё продолжал думать о Шейле Уильямс и в какой-то момент чуть не побежал в «Рэндольф» посмотреть, не сидит ли она всё ещё в баре.

Но не побежал.

И постепенно мысли о миссис Шейле Уильямс стали куда-то уходить, а их место заняли четыре грустные строчки, найденные им рядом с небольшим каменным крестом на Холиуеллском кладбище:

Разметала нас жизнь, разлучила,

Разомкнула объятья навек.

Я слезу уроню у могилы —

Вот и всё, чем богат человек.

Аквалангисты ныряли у гостиницы «Форель» целых четыре дня, а потом оставили поиски Волверкотского Языка. И правильно сделали, потому что Эдди Стрэттон (которому предъявили обвинения в лжесвидетельстве и попытке помешать отправлению правосудия) мог бы остановить поиски в самом начале. Получилась как бы двойная страховка — он выдрал оставшийся рубин и незаметно спрятал его под шёлковой подкладкой гроба Лауры. В Нью-Йорке его планы несколько поломали, но ведь драгоценность останется там, куда ей деться? Где бы и когда бы Лауру ни похоронили. Разве может кто-нибудь заподозрить такое? Конечно же нет. Нет же, конечно, думал Стрэттон. Но всё же не мог отделаться от образа человека, который сумел тогда во всём разобраться.