Драгоценность, которая была нашей - [18]

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или всё же есть другие?

Как насчёт мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мёртвой — мёртвой! — никак не может… Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчёт… как насчёт самого невероятного, самого невозможного, невообразимого… Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчёт самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не её ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть продана, не может быть куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или ещё — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса — и что, если этой штуки никогда и не было там и её просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?

Морс уже добрался до саммертаунского торгового центра, а через пять минут, когда он подходил к своей холостяцкой квартире к югу от кольцевой дороги А40, его осенила самая нелепая идея: что, если Волверкотского Языка вообще не существует в природе? Но уж наверняка должны существовать всякого рода описания, фотографии и прочие свидетельства? И уж такой авторитет, как доктор Теодор Кемп, никогда бы не попался на. такую удочку? Нет! И он определённо слетал туда, чтобы собственными глазами узреть его. Нет! Забудь это! И Морс почти забыл, вошёл в свою квартиру и перед тем, как лечь спать, прослушал две части брюкнеровского Концерта № 7.

Он проснулся в 2.50 ночи от страшной сухости во рту. Встав, прошёл в ванную, выпил стакан воды, потом ещё стакан. По правде говоря, вода, жидкость, мало фигурировавшая в жизни Морса, была его постоянным компаньоном в ранние часы каждого утра.

Глава четырнадцатая

Только ограниченные люди не судят по внешности. Видимое, а не невидимое — вот подлинная тайна мира.

Оскар Уайльд.

Портрет Дориана Грея

В эту ночь холостяк Морс делил своё ложе только с пропитанным джином призраком аппетитной соломенной вдовы, в то время так лекторы мужского пола, приглашённые заполнить на завтрашний день программу тура по историческим городам Англии, в тот момент, когда Морс нанёс первый визит в ванную, оба безмятежно почивали подле своих супруг. И в собственных домах в северном Оксфорде, разделённые какими-то четырьмястами ярдами.

Путешественник, направляющийся из центра Оксфорда к северу, может поехать от развилки у церкви Сент-Джилс по Вудсток-роуд или, взяв вправо, двинуться по Бенбери-роуд, которая через милю или около того приведёт в Саммертаун. Здесь, сразу же за торговым центром, он увидит слева новое, из жёлтого кирпича, здание Оксфордского радио, а затем, немедленно по правую руку, первую из четырёх дорог: на Лонсдейл, Портленд, Гамильтон и Викторию, которая тянется между Бенбери-роуд и рекой Черуэлл (Чарвелл, как произносит большинство местных жителей). Все эти дороги в любое время дня и ночи фактически односторонние, потому что плотно заставлены бесконечными рядами припаркованных автомашин. Большинство домов здесь построены в двадцатые и тридцатые годы и не имеют встроенных гаражей, так что не один самодельный знак, тут и там торчащий у обочины дороги или намалёванный на дощатых щитах перед воротами, взывает к совести, деликатно просит, угрожает наказаниями за нарушения права собственности или ограничивается патетическим обращением «Пожалуйста», но всё напрасно, ни один из автомобилистов, которых умоляют не ставить тут своих треклятых машин, не обращает на них ровно никакого внимания. Ибо жизненный кровоток по этим дорогам течёт, как по артериям, забитым атеросклерозом.

Но доктор Кемп больше не водит автомобиль.

Любой, впервые встретившийся с этими двумя достойными учёными, Теодором Кемпом и Седриком Даунсом, без сомнения, придёт к следующим выводам. Ему покажется, что Кемп заслуживает следующих эпитетов: артистичный, безразличный, эксцентричный, снобистский, вызывающий, фатовый — перечень можно было бы продолжать в том же духе — и что он определённо сердцеед и волокита. Такое впечатление сложилось бы главным образом из-за сквозившей в тонких чертах его лица надменности, которой стараются отличаться высшие классы, неизменной шёлковой рубашки с галстуком-бабочкой, непринуждённой элегантности лёгкого светло-бежевого костюма, в котором он появлялся зимой и летом, отдавая ему предпочтение, потому что он хорошо шёл к его худощавой тонкокостной фигуре.