Драгоценная ты - [46]

— Что ты хотел сказать? Какова главная мысль? — интересуюсь я.

— Знаешь, а я ведь и не задумывался… — теряется Иэн.

Зерно посеяно. Теперь пусть прорастает.

— Зато столько тепла, написано от души! Хочется ближе познакомиться с автором.

— Правда? Ну хоть что-то хорошее. Смешно, когда я писал для рекламных агентств, Кэти говорила примерно то же самое. Что я привлекаю людей. Что это редкий дар — она, например, так не умеет.

— Ух ты! Очень мило.

— Лили, можно открыть тебе секрет?

— Разумеется! — Я пододвигаюсь и наклоняюсь над столом, теперь почти касаюсь грудью его руки, сжимающей стакан.

Сейчас начнется самое интересное — думаю я, однако Иэн отворачивается и начинает рыться в рюкзаке.

— Хотел отыскать ее последнюю работу, но не нашел. Зато откопал самую первую рукопись. Кэти меня убьет, если узнает, — она никому не давала читать, даже мне. Но ты до глубины души ее впечатлила (если не сказать, до печенок). И ты сечешь в литературе. Можешь посмотреть и высказать свое мнение? Давай на пару сообразим, как помочь Кэти снова начать писать. Понимаешь, ей не хватает уверенности.

И он протянул рукопись. Я глазам не поверила. Сокровенные мысли КР.

— Не знаю, что и сказать…

— Просто почитай, посмотри — как тебе. А в следующий раз обменяемся мыслями. Давай попробуем ей помочь? Так, пойду принесу еще, — закончил он, сгребая со стола стаканы.

— Хорошо, начну сейчас же.

КОРМУШКА ДЛЯ ЯГНЯТ

Кэтрин Росс

«Сначала скотина, потом — ты», — твердит мать. Повторяет каждое утро, расталкивая девочку в половине пятого утра. Летом вставать трудно, зимой — невыносимо. Девочка просит есть — немного хлеба, чтобы унять резь в желудке. Каждое утро мать повторяет одно и то же: сначала скот, потом ты. Скот — это полтысячи овец, бестолково шатающихся по голой земле, которую мать тоже отказывается питать.

Раньше девочка хотела спросить: почему мать так скудно, лишь бы выжили, кормит землю, овец и собственную дочь? Потом решила: если матери на нее наплевать, то и ей нет дела до матери — пусть думает что хочет.

Почва истощена — говорили стригали.

И ферма, и девочка медленно умирали от голода после ухода отца.

Так больше нельзя. Даже стригали согласны.

Девочке был ненавистен даже воздух. Он был слишком свежий. Обжигал легкие, особенно в ясные весенние деньки, когда выползали бродяги и маячили на тропинках у дальнего пастбища. Земля принадлежала семье матери уже сто пятьдесят лет, но девочка всем существом ее отвергала. И свежий воздух ей только вредил.

Тут вернулся Иэн. Я отчасти была разочарована, отчасти рада, потому что не хотела читать второпях, но не смогла бы остановиться. Я желала проникнуть в суть каждого слова, выжать смысл до последней капли. Словно сквозь время я смогла заглянуть в ее душу.

— Сильная вещь! — сказала я искренне.

— Думаешь? Отлично!

— Можно взять домой?

— Давай лучше ты сейчас прочтешь, сколько успеешь, и мы снова встретимся в ближайшее время, обсудим. Если мы оба скажем, что она хорошо пишет, может, тогда дела пойдут на лад. В принципе, она сейчас уже прилично себя чувствует, но до конца не вылезла, хотя — ты ее знаешь — держится молодцом. Она всегда мечтала писать. Я думаю, ей надо еще раз попробовать. Еще не поздно.

Я киваю. Потом говорю:

— Да, она и правда держится, работает… Но иногда она немного… неуравновешенная.

Иэн трет лоб.

— Жаль, ты не видела ее в лучшие годы. Ей пришлось несладко. Журнал пошел ко всем чертям. Она до последнего не понимала всю серьезность ситуации, а потом было уже поздно. Тут и появилась твоя тетя с советом директоров. Почти двадцать лет жизни коту под хвост. Знаешь, бывают темные полосы, бывают — светлые. В последние годы у Кэтрин сплошная черная полоса, но она боец. Ты, наверное, и сама уже поняла.

— Я слышала, она бывает очень строгой со стажерами — вероятно, с теми, кто не хочет вкладываться в процесс. Надо сказать, меня Кэтрин только поддерживает. Если бы мы не работали вместе, наверняка бы подружились.

Он, разумеется, верит.

— Вчера ты ее напоила будь здоров. Она не была странная, когда уходила?

— Я к тому времени уснула. По-моему, мы отлично повеселились. Кэтрин вам не рассказывала? Я тоже фанатка «The Smiths» и Моррисси.

— Нет, не говорила.

— Отжигали как ненормальные.

— Жаль, я не видел!

Вот тут можно вставить приглашение!

— Кстати, а вы не хотите съездить за город? На следующих выходных я устраиваю вечеринку для старых школьных друзей — недалеко от Хейвордс-Хит. Приедете? Приезжайте! Должен же кто-то позаботиться, чтоб «The Smiths» были в плей-листе.

Иэн смеется.

— С какого перепугу ты хочешь пригласить старперов вроде нас, чтобы маячили и распугивали гостей?

— Вы не старперы. Вы хоть знаете, какие вы оба привлекательные?

— Скажешь тоже… — вновь смеется Иэн и снова краснеет.

Хочет еще комплиментов. Хочет, чтобы я его убедила.

— Конечно! — продолжаю я. — Оба прекрасно выглядите. Кэтрин — просто огонь! А вы…

Замолкаю на полуслове, он ждет с широкой улыбкой, но я ничего не говорю.

Давай, Иэн, спроси!

— Что? — спрашивает он через секунду.

— У вас поклонниц наверняка хоть отбавляй.

— Время от времени случалось, только давно.

— Неужели?

— Видишь ли, вообще-то у нас с Кэти «свободные отношения», как это сейчас называется, мы и не скрываем. Но в последнее время… она заболела, и все такое — в общем, от некоторых свобод мы отказались.