Дозоры слушают тишину - [63]
Вот номер третий, вот пятый, вот седьмой… Я шел по четной стороне, а напротив меня проходили знакомые дома, словно ступеньки. Я взбирался, как по высокой лестнице, и вот уже стоял у Дашиного дома и увидел то единственное, открытое настежь и завешанное светлым тюлем окно…
Я перешел через улицу, ступил на тротуар, и тут меня остановил голос:
— Товарищ солдат, на минуточку.
Передо мной стоял комендантский патруль. Мичман и два матроса с повязками на рукавах. Они смотрели на меня внимательно и чуть насмешливо.
— Почему не приветствуете? — спросил мичман.
Мир стал для меня реальным. Каменные громады домов закрывали небо. Люди с любопытством оглядывались на нас. Мичман ждал ответа.
Что сделал бы каждый на моем месте?
— Виноват, не заметил, — пробормотал я и поспешно приложил руку к фуражке.
Но было уже поздно.
— А почему капитан-лейтенанта не приветствовали? — допрашивал мичман, кивнув куда-то влево.
— Тоже не заметил…
Я стоял перед ним не шелохнувшись, боясь смотреть по сторонам. Больше всего я боялся, что появится Даша и станет свидетельницей моего позора.
— Не заметили… — криво усмехнулся мичман. — Дисциплины нет!
Я стал препираться — длинно, путано и тем погубил себя. У меня отобрали документы и повели в комендатуру. Впереди вразвалочку шел мичман, за моей спиной — оба матроса.
Дежурному коменданту я был представлен как злостный нарушитель воинской дисциплины, вступивший в пререкания с патрулем.
— Ну, что ж, на гауптвахту, трое суток ареста, — определил комендант.
И не успел я опомниться, как лишился ремня, папирос, спичек. Потом я шел по длинному гулкому коридору и никак не мог поверить, что все это происходит со мной.
Но это было со мной. Открылась окованная железом дверь, я вошел в полутемное помещение. Дверь захлопнулась, и я услышал грохот задвигаемого засова. Да, это было со мной» Я осмотрелся. На стенах виднелись надписи в стихах и прозе. «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», — гласила одна из них, подписанная полным титулом: «Старшина 2-й статьи Селезнев».
«Кто был, тот не забудет, кто не был, тот побудет», — вспомнил я слова, нацарапанные на скале. Но там было совсем другое…
Итак, я сидел за решеткой в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от Дашиного дома. У меня не оставалось теперь даже тех двух суток… И все — из-за придирчивого мичмана! Вместе с ним я проклинал и Дашу с ее художественной самодеятельностью. Мне казалось, что это тот самый мичман и что сейчас они танцуют в Матросском клубе и злорадно хихикают надо мной. И он уже не наступает ей на ноги. С этой мыслью я и заснул, смертельно усталый и потерявший всякую веру в справедливость.
На следующее утро меня неожиданно вызвали к коменданту.
— Это про вас, товарищ Рябинин? — спросил он и протянул мне «Комсомольскую правду».
На четвертой странице был напечатан мой портрет и большой очерк под заглавием «Поединок». Да, это было про меня. И как мне помог козел, и как я бежал за нарушителем, и как скинул сапоги — все точно. И даже о том, что я получил отпуск и поехал в Севастополь к невесте по имени Даша. Ишь ты… Наверное, капитан Замашкин об этом рассказал, не такой уж он, оказывается, сухарь. Только напрасный труд…
— Так точно, обо мне, — говорю и аккуратно кладу газету на стол. — Только никакой невесты у меня в Севастополе нет.
Но комендант пропустил мимо ушей мое угрюмое заявление.
— Что же вы молчали? — сконфуженно проговорил он. — Мы ведь не знали…
— А я тоже не знал.
— Вы свободны, товарищ.
Вижу, ему страшно неловко передо мной. Жаль, что еще того мичмана здесь не было! Молча взял ремень, папиросы, спички, заправился и козырнул:
— Разрешите идти?.
— Идите, да в следующий раз не попадайтесь.
Комендант все-таки выдержал свою роль!
Поднялся на третий этаж решительно. Сейчас выскажу все, что думаю о ней и ее ухажере. Верну письма, фотографии и — прощайте, гражданка Захарова! Постучался. Открыла сама Даша. Изумленно взглянула на меня и просияла.
— Петя? Приехал!..
Стоит, смотрит на меня и руки к груди прижимает. Косы уложены на голове венцом, ярким платочком повязаны, и лицо чистое, светлое, как у русской боярышни.
— Приехал, — говорю. — Не ждала?
— Нет… Как же тебя отпустили?
— Да уж так… — ответил я мрачно. — А ты не на работе?
— Как видишь…
— А почему?
Усмехнулась одними глазами и сказала негромко:
— Выходная сегодня. Ну, проходи…
Прошел в коридор, поставил на пол чемодан, оправил под ремнем гимнастерку, как перед комендантом.
А Даша улыбнулась еще раз и провела ладонью по моему лицу.
— Милый, приехал…
Отнял я ее руку и отвернулся:
— Не надо…
И злюсь еще больше, потому что никак язык не поворачивается спросить сразу о мичмане.
А она вдруг как засмеется! Стоит и хохочет. Я растерялся.
— Ты что? — спрашиваю. — Даша…
— Глупенький мой… обиделся. Только я ни в каком клубе не выступала и ни с каким мичманом не танцевала. Это я тебе просто так написала, чтобы не забывал… Не сердишься?
1959 г.
ВОЛНЫ БЕГУТ
Как и всегда, полковник Чугунов смог уехать в отпуск только зимой, на этот раз в феврале. Летом границу лихорадили тревоги, осенью был инспекторский смотр, а весь декабрь и половину января над Памиром свирепствовали такие жестокие бураны, что через перевалы не мог пробиться ни один самолет.
