Дождливой осенью - [11]

— Значит, у меня плохие глаза, — усмехнулся Аввакум.

— Что вы! Я не сказала ничего подобного! — Она украдкой взглянула на него через плечо и звонко рассмеялась. — Вот и обидела вас, а я ведь не хотела! Глаза у вас вовсе не плохие — наоборот. Если бы женщинам позволялось делать комплименты мужчинам, я бы сказала, что они красивые. Но что это за красота, боже мой!

— Какая же это красота? — поинтересовался Аввакум.

— Прямо скажу — неприятная. Вы сердитесь?

— Ничуть. Продолжайте!

— И книги у вас одна скучнее другой. Она пожала плечами с притворно безнадежным видом и прискорбно вздохнула.

— По человеку и книги! — заметил Аввакум.

Она искоса поглядела на него, усмехнулась, но ничего не сказала.

— Вы как-то сказали, что я хитрая. Вы помните?

— Ну и что? — спросил Аввакум.

— Ничего. Увидели в первый раз и сразу — хитрая! Позвольте, а на каком основании?

— Вы и сейчас хитрите, — сказал Аввакум.

— Да что вы? — Она повернулась к нему, и на щеках у нее появился легкий румянец.

— Совершенно точно. Тогда вы обманули деда, сказав, что идете на занятия по рисованию. Не так ли? Но вы и не думали идти на занятия. На урок рисования не ходят с пустым подрамником.

Она стояла у камина, потупив глаза. Щеки у нее стали пунцовыми.

— У вас не было с собой и бумаги. Ничего, кроме пустого подрамника. Вот это я и называю хитростью и, мне кажется, не ошибаюсь. Может быть, у вас в тот день было свидание с женихом?

— Это мое личное дело, — тихо промолвила Виолета. «До чего же она похожа на Ирину, — мелькнуло в голове у Аввакума, — Ирину во время ее поездки в Вену».

— Да, — сказал Аввакум, и голос его на миг дрогнул. — Вы абсолютно правы, этот обман — ваше личное дело. — Он немного помолчал и, глядя ей в глаза, спокойно добавил. — Однако нам надо поспешить — внизу нас ждут.

Виолета замерла, стоя у камина, и, побледнев, молча смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— В противном случае я предложил бы вам сесть, — продолжал Аввакум. — Внизу ваш жених ходит по гостиной, посматривает на часы, и нам не следует злоупотреблять его терпением.

— Господи! — тихо прошептала Виолета и огляделась вокруг. — Уж не попала ли я в жилище колдуна?

От смущения она еще больше похорошела, и Аввакум залюбовался ею.

Он подошел к телефону и быстро набрал какой-то номер. В трубке откликнулся твердый мужской голос. Очевидно, голос был знакомым, потому что Аввакум довольно усмехнулся и кивнул головой.

— Асен, — сказал он, — прошу тебя, наберись еще минуту терпения. И не выходи из себя: ревность, говорят, большой порок.

Виолета слушала, вытаращив глаза.

Аввакум положил трубку, извинился и скрылся в спальне. Немного погодя он вышел в темном костюме, с крахмальным воротничком. Повеяло легким, приятным одеколоном.

— Так и быть, — заговорил он, подойдя к ней, — расскажу вам эту историю. Года полтора назад, когда мы занимались раскопками на юго-востоке, режиссер кинохроники Асен Кантарджиев получил от меня в уплату за честно выигранное пари чудесную серебряную монету. Эту античную монету вы сейчас носите на цепочке. От вашего дедушки я узнал, что жених ваш кинорежиссер. Конечно, в кино есть и другие режиссеры, кроме Асена Кантарджиева. Но только невеста Асена Кантарджиева может носить на груди такую монету, не правда ли? Вот как я узнал имя вашего жениха.

— Но как вы узнали, что он здесь, внизу? — спросила Виолета, прикрывая рукой серебряную монету.

— Очень просто! — рассмеялся Аввакум. — Ни одна девушка не оденется столь изысканно, если не ждет гостя. Вы, конечно, ждали жениха и поэтому надели его подарок — цепочку с монетой. Но его присутствие прежде всего заметно по этой маленькой метке. — Аввакум показал на крохотный розовый кружок у нее на шее. — Слабый, бледный след от вашей собственной помады. Он поцеловал вас в губы, а потом перенес отпечаток и на это место. Почему вы смутились? У вас вид оскорбленной гимназистки. Я вас обидел?

— О, — улыбнулась через силу Виолета. — Тут-то вы промахнулись. — Она тряхнула головой. — До сих пор вы ни единым словом не задели меня. Мой жених целовал меня! На то он и жених, чтобы целовать! — Она звонко рассмеялась, но было видно, что ей не очень весело, и сказала: — Пора кончать разговоры — нас ждут.

— Смотрите, — сказал Аввакум, шутливо грозя ей пальцем. — в другой раз идите напрямик к цели, откровенно, без хитростей. Вы сразу могли бы сказать: «Пришел мой жених, он вас знает и хотел бы повидаться с вами!» А вы начали толковать про освещение, про обстановку, высказались о моих глазах, книгах и так далее. Это, конечно, мелкие хитрости. Но они вам не к лицу.

Она сделала несколько шагов к двери и вдруг резко обернулась.

— И опять вы промахнулись! Кое в чем вы действительно оказались проницательным. Даже чересчур! Но о некоторых вещах вы просто не имеете никакого понятия. Извините, но подчас вы просто говорите наобум!.. Не могли бы вы одолжить мне носовой платок?

Аввакум протянул ей свой белый платочек, и она, не спеша и не смущаясь, стерла с шеи крохотный розовый кружочек. В плотно облегающей золотисто-желтой блузке из джерси она выглядела слишком женственной для своих девятнадцати лет.