Дождь тигровых орхидей. Госпожа Кофе (сборник) - [47]

Митя остановился возле дуба. Он не замечал дождя, который усилился и теперь теплой крупной дробью шумел по кронам деревьев. У Мити намокли волосы и свитер, но уходить не хотелось. Вдруг его кто-то позвал, но не по имени, а как-то непонятно, но он почему-то понял, что зовут именно его. Он повернулся, уверенный, что это Марта, которая, по своему обыкновению, принесла ему зонт или плащ – она, словно чувствуя свою вину, теперь проявляла просто патологическую заботу о нем, – но увидел приближающуюся к нему старуху в черном прорезиненном плаще с капюшоном в окружении белых коз. Старуха, поравнявшись с ним, сунула ему что-то в руку и ушла, дождь заслонил ее. Митя разжал пальцы и увидел сложенный вчетверо листок. Он развернул его и прочитал: «Буду ждать на станции каждую субботу в шесть. М. Р.». На какой станции, здесь или в городе? Наверное, в городе».

И Митя уехал в город.

Он вошел в свою квартиру, в которой не был с тех пор, как разговаривал там с Дымовым. Благодаря стараниям Марты, которая теперь время от времени ездила в город по своим театральным делам, квартира содержалась в чистоте. Было выстирано постельное белье, вычищены все пледы и одеяла, блестели вымытые полы, на узких высоких окнах появились белые кружевные занавески. Дымова не было. В холодильнике Митя нашел консервированное молоко, яйца и масло. Он обошел всю квартиру в поисках своих картин, недоумевая, зачем их-то Марта спрятала, и, не найдя ни одной своей работы, остановился в растерянности. Может, их взял Дымов? Но почему же тогда он ничего не сказал об этом? Неужели картины украли? Митя забрался на стул и достал с антресолей пачку рисунков – слава богу, эти не заметили. Он разложил их на полу и задумался. Пожалуй, это все же страсть, а не любовь. Он снова сложил рисунки и убрал их на прежнее место. Была пятница, и ему казалось, что он не доживет до субботы. Он в который уже раз вспомнил про Машин портрет, который оставил у Геры, и, забыв про голод и усталость, решил поехать к ней. Но Геры дома не оказалось. Неужели она у Вика? Множество кнопочек на стене возле двери вызвали неприятные воспоминания, но он все же позвонил. Вик был пьян, но весел.

– Гера у тебя?

– Нет, а в чем, собственно, дело?

– У тебя нет ключей от ее квартиры?

– Нет, а что?

– Мне надо забрать одну вещь, если ты мне не доверяешь, поедем со мной.

– Никуда я не поеду. Ты что, забыл, как избивал меня здесь?

Настроение Вика менялось, а драться на этот раз Митя не собирался.

– Значит, ты не знаешь, где Гера? Ты что, порвал с ней?

– Не твое дело.

Тут в коридор вышла девица в желтом кимоно, с ярко накрашенными губами. Она, шатаясь, обняла Вика и прохныкала:

– Ну ты скоро, что ли? Вы кто? Нечего вам здесь делать. – И вдруг она, присмотревшись, дотронулась рукой до Мити. – Митя, ты?

И Митя узнал в этой размалеванной пьяной девице Соню Сливкину, натурщицу, с которой он работал прошлой зимой. Совершенно безвольное, добрейшее существо, которое природа одарила роскошным рубенсовским телом и чудесной кожей. Соня по дурости своей недоучилась в хореографическом училище, связалась с женатым мужчиной, а после того, как он ее бросил, пошла по рукам. Она в отличие от Геры не писала Мите любовных писем, но часто приходила к нему и иногда позировала бесплатно, за бутерброд и чашку кофе.

– Митя, лапушка, прости меня. Вик, чудовище, ты почему не приглашаешь его? Знаешь, Митенька, а ведь мы не просто так гудим, у Вика выставка скоро, и даже не одна… Такое, сам понимаешь, надо отметить.

Вик грубо оттолкнул ее, обозвав дурой. Но Соня была не из обидчивых, она только пожала плечами, подмигнула Мите и скрылась за дверью, в образовавшейся оранжевой светящейся щели Митя успел увидеть танцующих в дыму людей.

Он вышел на свежий воздух, не зная, где убить время, которое тянулось так неимоверно медленно, что казалось вконец остановившимся. И лишь когда он вернулся домой и посмотрел на часы, то понял, что уже глубокая ночь и что если он сейчас уснет, то так и время пролетит быстрее. Но сна не было. Он хотел позвонить матери, но вспомнил, что она третьего дня уехала с Бобровым в Москву. Это через Лизу он узнал адрес Руфиновых, когда хотел во что бы то ни стало отыскать Машу, но квартира их охранялась, и увидеть ее не было никакой возможности. Встречаться с Хорном, чтобы посмотреть вблизи на человека, с которым собирается жить Маша, тоже не имело смысла. Он вспомнил, что забыл спросить у Вика, кому он еще давал ключи от квартиры и где его картины. От всего этого разболелась голова. Он упал на кровать и долго лежал с открытыми глазами, пока не пришла совершенно невероятная мысль позвонить Маше. Он нашел листок с адресом и телефоном и, волнуясь, набрал номер. Трубку сняли сразу, мужской голос недовольно произнес «да?», и Митя спросил Машу.

– Кто это, ты, Миша?

– Да.

– Минутку, Ма-а-ша!

Мите стало не по себе: а что, если старуха в капюшоне что-то напутала и записка вовсе не от Маши? Он услышал ее голос и сказал:

– Это я. Я не мог дождаться субботы. Приезжай ко мне прямо сейчас. – Он сказал адрес и, боясь, что Маша откажет, бросил трубку.

Однажды в полдень, когда Маша с Хорном, уставшие от утренних хлопот, вернулись наконец из утомительного похода по магазинам домой и без сил рухнули на диван, Ольга, забежавшая перекусить и посмотреть, какое постельное белье Маша выбрала и подошло ли ей платье, которое они вместе присмотрели накануне, посоветовала им отдохнуть и на пару дней съездить в Кукушкино. Она, конечно, и представить себе не могла, какое облегчение вызовет у молодых людей такое предложение. Маша хотела побывать в Кукушкине, потому что все это время думала только о Мите. Ее яростный протест против его предательства, который вылился в скоропалительное решение выйти замуж за Хорна, очень быстро сменило чувство отчаяния и непоправимости. У нее кружилась голова только при одной мысли о том, что она по-настоящему выходит замуж за Хорна, что ей придется жить с ним в одном доме, видеть и слышать его постоянно и что если она пошла на это лишь для того, чтобы наказать себя за слабость, глупость и страсть, которая, как болезнь, охватила ее, то уж Миша-то точно женится затем, чтобы сделать ее своей женщиной, женой, с которой он будет спать и которая по закону будет принадлежать ему. Образ мужа у Маши ассоциировался с насилием, возможно, это было связано с тем, что она не понимала, зачем брак между людьми регистрируется документально и прилюдно, ведь для того, чтобы жить с любимым человеком, вовсе не обязательно трубить об этом на весь свет и уж тем более записывать это на бумаге и скреплять печатью. Очевидно, брак – это такая вещь, от которой потом так просто не отделаешься, он подразумевает под собой какие-то конкретные обязательства обоих супругов, которые должны неукоснительно – какое властное, почти военное слово – выполняться! Значит, Маша просто обязана будет всякий раз отдаваться Хорну, когда и где он этого захочет, значит, он будет ее насиловать каждый день, а то и по нескольку раз в день, и никакого спасения, кроме развода, от этого нет? Милое дело – их любовные игры с Митей. Ни тебе обязательств, ничего, все держится на обоюдном притяжении и больше ни на чем. Она была даже согласна с тем, что это иногда может быть больно, но ведь это Митя, значит, и боль будет приятной.