Дождь тигровых орхидей. Госпожа Кофе (сборник) - [45]

– Я говорю про свою дочь, Машеньку. Вы знакомы с ней?

– Маш много, – насторожился Митя, – а какая именно?

– Какой смешной, правда, Евгений Иванович?! Маша Руфинова. Она, представьте, сбежала из дома с любимым человеком.

Митя настолько ошалел от такого известия, что, глядя на кусок жареного мяса на тарелке, увидел почему-то поросший рыжим мхом овраг, который то увеличивался, то уменьшался в размерах.

– Мы, конечно, чуть с ума не сошли. Но теперь уже никуда не денешься, хотя можно было это сделать более цивилизованно. Но она у меня девушка романтичная, воспитанная нетрадиционно, что верно, то верно, мы с Евгением Ивановичем об этом как раз говорили. Так вы знакомы с ней?

– Знаком, – сказал Митя и сразу протрезвел. – Я люблю ее.

Ольга расхохоталась.

– Мне нравится этот молодой человек, честное слово, вас как зовут?

Она счастливо улыбалась, не придавая значения Митиным словам, и то и дело отпивала от рюмки.

– Митя. Дождев. Мой отец настраивал ваш рояль, может, помните?

– Конечно, я прекрасно знаю Сергея Петровича. Так вы его сын?

– Где Маша?

– Как где, ясное дело, дома. Отлеживается, приходит в себя. Вид у нее, прямо скажем, мрачноватый. Может, волнуется, замужество – это такая, знаете, вещь.

Наконец подал голос Дымов:

– Ольга, а что ее жених, он, собственно, кто?

– Хороший парень. Борис его знает. Из хорошей семьи, воспитанный, умница, физик по образованию, но занимается недвижимостью. У него все хорошо. Только бы не уехал к отцу, в Израиль.

– Вы о ком говорите?

Митю не слышали, и тогда он повторил свой вопрос. Комната раскачивалась, каким-то невидимым, но очень сильным ветром сдуло со стен все его картины. Митя почувствовал себя несчастным.

– Евгений Иванович, его необходимо уложить спать, да и мне уже пора.

– Маша любит меня, – по слогам произнес Митя, – но я не физик, понимаете? А потом она сбежала. Она очень красивая, у нее рыжие волосы и черные глаза. Я написал ее портрет по памяти. У нее тогда было двое маленьких детей-ангелочков. Она сбежала сначала от вас, а потом и от меня, она не выходит замуж, потому что я здесь, а она там, понятно?

Но его никто не слушал. Дымов провожал Ольгу – за ней приехал Матвей и уже ждал ее в подъезде. Когда Дымов возвратился, Митя спросил его:

– Послушайте, а где мои картины? Вы не видели мои картины?

– Тебе пора спать, пойдем, дорогой, я уложу тебя вот здесь.

На кухне, убирая посуду, Дымов вслух рассмеялся тому, как мечтал оставить здесь Ольгу. Нет, это действительно смешно, даже если бы этот мальчик и не пришел, все равно вряд ли бы это получилось, хотя Ольга – женщина что надо, особенно хороша, когда смеется. Он вспомнил Анну и то, каким предстал перед ней первый раз. Почему в этом городе женщины такие ускользающие? А как необыкновенна и оригинальна была красота той девушки, которая передала письмо Руфиновым! Если бы красоту оценивали в каратах, то эту брюнетку с зелеными глазами можно сравнить с самым крупным алмазом. Тут Дымов понял, что он окончательно пьян, постелил себе постель и сразу же уснул.

Гера дремала в кресле, когда услышала шаги на лестнице. А когда послышался звон ключей и дверь открылась, она затаила дыхание, боясь даже представить себе реакцию Миши на ее появление в доме. Она многое обдумала, находясь в этой тихой квартире, и поняла, что слишком слаба, чтобы сопротивляться Вику, а оставаться с ним она не собиралась. В случае, если Хорн прогонит ее, она совершит головокружительный полет. Это решено.

Первое, что удивило Хорна, как только он вошел к себе, был едва уловимый запах духов, настолько знакомый, что он даже остановился на пороге, чтобы понять, не ошибся ли он. Картина, открывшаяся ему в комнате, – Гера, свернувшаяся калачиком в кресле, – явилась как бы продолжением его ассоциаций, он был уже готов увидеть ее здесь.

– Гера, откуда ты?

Хорн был так счастлив, что хотел видеть счастливыми всех людей. Она поднялась ему навстречу, подошла совсем близко, и он почувствовал на щеке прикосновение ее волос, он вдруг ощутил ее всю, дрожащую, испуганную, но упругую, теплую, живую; она плакала, и слезы обжигали его шею.

– Гера, почему ты плачешь, что случилось?

Он гладил ее по голове быстрыми движениями, словно боясь, что, не успокой он ее сейчас, будет поздно.

– Миша, я хочу к тебе, возьми меня обратно. Я не могу без тебя, мне было так плохо. Я не такая, как ты думаешь, хотя и виновата страшно. Ты должен мне ответить немедленно, я все решила, если ты прогонишь меня, я умру. Я не хочу жить с Виком, он зверь, он унижает меня, бьет, я ненавижу его. Я знаю, что ты живешь один, давай начнем все сначала.

Хорн подумал, что нельзя сейчас Гере говорить про Машу, она слишком взволнована, он потом скажет. Но когда Гера немного успокоилась, вернулась в кресло – она была в Мишиной черной рубашке, доходящей ей до колена, такая нежная, с порозовевшим лицом, блестящими от слез бирюзовыми глазами, – он вдруг на какое-то время вновь ощутил себя ее мужем. Это длилось всего несколько минут, и все это время Хорн почти любил Геру. Такое странное чувство нереальности, вседозволенности и безнаказанности охватило его, что он, забыв про Машу, принялся нежно целовать Геру, ее густые душистые кудри, соленые от слез губы, мягкие сухие подушечки пальцев.