Дождь над всемирным потопом - [11]

Воскресенье 18 — Скит в Чербайоло. Возник ранее тысячного года. Здесь побывали Святые — Франциск и Антоний. В 1966 году скит подняла из руин женщина родом из Равенны. Искала уединенное место для молитвы. Женщину звали сестра Кьяра. Я виделся с ней. Сестра Кьяра пасла коз. Она покорно несла бремя своих шестидесяти шести лет. Вместе с сестрой Кьярой мы дошли до маленького кладбища. Два железных креста воткнуты в землю. Кто и когда поставил кресты — неизвестно. Скорее всего, под ними могилы отшельников. Мы постояли перед последним пристанищем безвестных анахоретов. Давно и с нежностью гляжу на убогие кресты кладбищ, забытых в долине. Скромное напоминание о том, что все мы смертны. Попросил сестру Кьяру не устанавливать на заросших травой холмиках мраморных надгробий или памятников с изречениями и портретами. Достаточно одного креста. Может быть, свезти сюда все могильные кресты и устроить кладбище заржавелых крестов. Сестра Кьяра припомнила — на старом кладбище, которое вскоре затопит водохранилище, таких крестов сыщется немало. Будем надеяться, что моя идея осуществится. Стали прощаться. Сестра Кьяра неожиданно посетовала — дьявол искушает ее. На печурке нацарапал гвоздем — «Будьте вы прокляты!». В последнее время стал приходить по ночам странный бродяга — одет с иголочки, ботинки блестят. Все имущество за спиной в рюкзаке. Придет и начинает рыться на кухне в поисках яиц и сыра. Утолив голод, принимается орать на Кьяру, мол, погрязла в грехе — гордыни и властолюбия. Оказывается весь грех ее в том, что она владеет съестными припасами. Но он не допустит, чтобы Кьяра обратила его в раба. Он будет бороться с ней до конца.

Моей матери, Пенелопе

Потоп выглядит примерно так: со стороны моря надвигаются облака. По земле бежит чернильно-черная тень, расползается как жирная клякса. Сначала редкие капли — прибивают пыль. Потом струи дождя срезают молодые побеги. Проливные дожди идут не только в наших краях. Над Америкой хлещет ливень, не переставая, в течение сорока недель заливает сушу вода. Полегли леса, поля превратились в топи, птицам негде присесть. Садятся прямо на голову людям. Народ бредет по колено в грязи. В Китае разлив рек — до самого моря. Под водой площадь Небесного согласия. Всякая крыша в Калькутте — причал. Волны уносят скарб, словно головы утопленников болтаются на волнах дыни. Жители Кавказа убегают в горы, как муравьи — вверх по крутому склону. Южной Америки не видно — вся под водой. От Северной — шпиль небоскреба. В водовороте исчезает хлам, тряпье, картонки, падаль. Суда покинули порт — но куда плыть? Не знает никто. Пошли ко дну библиотеки, истории, сборники сказок. Смыло текст со страниц. Как листья, скользят они по воде. Напрасно на горных вершинах жрецы мировых религий взывают к светилу. Земля теперь тусклая сфера воды, летящей в бесконечность молчания.

СЕНТЯБРЬ

Мелодия дождя

Понедельник 2 — С нашей горы хорошо видны изумительные закаты. Лора, как всегда, боится пропустить это зрелище. Ужасно торопит меня. Откровенно говоря, совсем не хочется выходить из дома. Романтический энтузиазм действует мне на нервы, и я всегда нахожу какую-нибудь отговорку. В Дубултах на Балтийском море я был более отзывчив на ее призывы. После ужина мы постоянно занимали одну из бессчетных скамеек, расставленных на гребнях дюн. Впрочем, цари тоже приезжали сюда из Петербурга — любоваться буйством немеркнущих до полуночи красок. Сколько лет мы не любовались закатом?

Четверг 5 — С утра похолодало. В кабинет набилось невообразимое число мух и шершней. Жужжат и бьются об стекло. Пришлось раскрыть окна. Улетать не пожелали. Закрыл окна — бьются в отчаянии об стекло. Падают на пол без чувств. Есть жертвы. В конце концов жужжание прекратилось. В кабинете воцарилась жуткая тишина. Не слишком ли дорогая цена за спокойствие? Выхожу в сад.

Четверо братьев отца и девяностолетняя сестра его Назарена жили в Америке. Иногда посылали открытки. Так мореплаватель бросает бутылку в море. Я разыскал письмо Назарены к брату, моему отцу: Эдуард, мы в конце пути. Пора подводить итоги. В Бразилии вспоминаю, как ездили мы продавать рыбу в Веруккьо, по пятницам в 1913 году. Помнишь, река смыла мост прямо у нас на глазах? Мы сидели в двуколке, не проронив ни слова. Дома оказалось — рыба протухла. Я не в силах отделаться от этого липкого запаха. Он неистребим до сих пор. Это запах всей нашей жизни.

Суббота 7 — Из Пеннабилли на горный выпас ведет щебенчатая дорога. Вынужденная остановка в пути — шоссе перепахано плугом. Перевернутые пласты обнажили древнеримский багряный кирпич и осколки черепицы. Поднял с земли черный наконечник стрелы. Спрятал в карман. Время от времени вынимаю и кручу его в руках. Любопытно, была ли удачной охота?

Воскресенье 8 — Во всякое время года бывают дни, когда хочется убежать. От тяжести утраты или приступа тоски. Иногда охота досадить кому-нибудь, хотя бы самому себе. В такие минуты мысленно запираюсь на ключ в безвестной квартире на окраине Москвы. Там, где менее всего хотелось бы жить. Микрорайон состоит из совершенно одинаковых домов. Назван по имени бывшей деревни — Косино. Молодые парни на лыжах выводят на прогулку собак. Магазины совсем пусты. Полки наполнены мертвенно-бледным фосфоресцирующим светом. Квартира, где я нахожусь на правах добровольного изгнанника, состоит из комнаты и ванной. Здесь обитала старая поэтесса из Тбилиси. Великодушная и нежно любящая женщина, обладавшая даром изящества и легкой грусти. На ней постоянно черное платье с огромным кружевным воротником. Стены в комнате увешаны потемневшими зеркалами с серебристыми пятнами. На кухне кушетка. Зеркала в комнате должны были увеличить ее объем. Создать лабиринты и иллюзию глубины. Теперь эта комната — мое убежище. Здесь я скрываюсь от подкатившего к горлу комка. Главное — не смотреть на себя в зеркало.