Дождь над океаном - [8]

Темный лоскут отлетел в сторону, остаток молниеносно исчез за дверью, и поручик успел выстрелить вслед, но угодил в косяк. Внизу словно бы отозвалось визгом, воем-клекотом и тяжелым, грузным шевелением. Тут же совсем рядом громыхнула винтовка. Жив урядник, воюет, сообразил Сабуров, отскочил к окну и выпустил три пули в неясное шевеление во дворе — он не смог бы определить, что там видит, одно знал твердо: ни зверем, ни человеком это оказаться не может.

Двор озаряли прерывистые вспышки пламени, словно полыхало что-то в одной из комнат нижнего этажа. Явственно потянуло гарью. «Зажаримся тут к чертовой матери, — подумал Сабуров, — нужно на что-то решаться, вот ведь как…»

Внизу все стихло, и лошади замолчали, и люди, только шевелилось что-то во дворе. Гарь щекотала горло.

— Поручик! — раздался крик Платона. — Тикать надо, погорим!

— Я в окно! — заорал Сабуров.

— Добро, я в дверь!

И в этот миг с грохотом рухнули ворота. Сабуров прыгнул вниз, по инерции присел на корточки, выпрямился, осмотрелся, но ничего уже не увидел — что-то темное, большое, низкое скрылось за забором, и что-то волоклось за ним следом, вроде бы смутно угадываемое человеческое тело, как пленник на аркане за скачущим башибузуком. Сабуров навскидку выстрелил вслед, вряд ли попал. Во дворе все перевернуто, повозка Мартьяна лежит вверх колесами, земля в свежих бороздах и рытвинах. В конюшне беснуются лошади, лупят копытами в стены. Пламя колышется в окне хозяйской горницы. Сабуров нагнулся посмотреть, на чем он стоит левой ногой, — оказался мохнатый собачий хвост, а самих собак нигде не видно: ни живых, ни мертвых. Поручик кинулся в дом, пробежал через залу, мимоходом отметив, что неподъемный стол перевернут, а тяжеленные лавки разбросаны. Под ногами хрустели черепки и стекло.

Урядник уже таскал воду ведром из кухонной кадки, плескал в горницу там, должно быть, разбилась лампадка и занялась постель, половики… Повалил едкий дым, и они, перхая, возились в этом дыму, затоптали наконец все огоньки, залили, забили подушками. Голыми руками сорвали, обжигаясь, пылающие занавески. Вывалились на крыльцо, на свежий воздух, измазанные копотью, мокрые, облепленные пухом из подушек. Долго терли кулаками слезящиеся глаза, выкашливали копоть.

— Хорошо, стены не занялись. А то бы…

— Ага, — хрипло сказал поручик.

Они глянули друг другу в глаза, оба в нижнем белье и сапогах, грязные и мокрые, и поняли, что до сих пор были мелочи, а теперь настало время браться за дело серьезно. Мысль эта, если по правде, не так уж радовала.

— Оно ж их утянуло, — сказал Платон. — И собак… Собак тоже.

— Ко мне в комнату…

— И ко мне. Стрельнул, и утянулось.

— Я — саблей…

Он вспомнил и побежал наверх, урядник топотал следом. Отрубленный кусочек ленты отыскался у кровати. Поручик осторожно ткнул его концом сабли, наколол на клинок, и это словно бы вызвало последнюю вспышку жизни — кусок ленты вяло дернулся и обвис. Так, на сабле, поручик и вынес его на крыльцо, где было светлее.

Осторожно стали разглядывать, морщась от непонятного запаха — не то чтобы вонючего, но чужого, ни на что знакомое не похожего. Лента толщиной с лезвие сабли, и на одной стороне множество острых крючочков, пустых внутри, как игла шприца.

— Это значит, как зацепит, и конец, — сказал поручик. — Этих щупальцев у него должно быть преизрядно. К тебе лезло в комнату, ко мне. И — зубы. Должны быть зубы — лошадь еврейскую в клочки, у пса хвост вырвал… Мартьяна не нашел?

— Нету Мартьяна. Один безмен остался. Упокой, господи, душеньки трех рабов твоих… — урядник перекрестился, за ним и Сабуров. — Смотрите, вашбродь…

Граненый шар найденного в зале безмена перепачкан темным и липким, пахнущим в точности так, как и конец щупальца — чужим, неизвестным.

— Отчаянный был мужик, царство ему небесное, — сказал Платон. — Это ж он с безменом на чудо-юдо…

— Чудо-юдо?

— Так не черт же, — Платон смотрел грустно и строго. — Что ж это за черт, если его можно безменом малость повредить и кусок от хвоста отрубить? Да и черт вроде бы серой пахнет, а этот — непонятно чем, но не пеклом, право слово. Не леший же? Пули он боится. И железа опасается, не может, сталбыть, железо от себя отводить. Нет, барин, зверюга это, хоть и непонятная. Вот оно, стало быть, как… Пули боится… Железо от себя отвести не может…

Он повторял и твердил что-то ненужное, пустое — главные слова так и не произносились, но висели в воздухе, реяли вокруг, нужно было набраться смелости и произнести их наконец.

Поручик отыскал штоф, и они хватили по чарке. Похрустели капустой, помотали головами.

— Три православные душеньки загубил, сучий потрох, — сказал Платон. Вольно ж ему бегать…

— Воинскую команду бы… — сказал поручик Сабуров.

Но тут же подумал: какая в Губернске боеспособная воинская команда? Инвалиды при воинском начальнике да пара писаришек. Может, еще интенданты — и все. Небогато. Да сначала еще нужно доказать, что они с урядником не страдают помрачением ума от водки, что по здешним лесам в самом деле шастает некое чудо-юдо, смертельно для людей опасное! Нужно сначала уломать какое-нибудь начальствующее лицо, чтобы хоть прибыло сюда и обозрело. А что таковому лицу предъявить в качестве вещественной улики кусочек от щупальца, безмен в вонючей жиже, собачий хвост оторванный?