Дождь над Гамбургом - [9]

— А как вам удалось об этом узнать?

— Этого издателя мы пасем уже целых три года. В его конторе работает одна из наших девушек-агентов. Она-то нас и предупредила насчет Мюллера.

— Вы с ним встречались? Видели?

Хардт покачал головой.

— К сожалению, издатель пустил по следу Мюллера своих нацистских дружков. В то время Мюллер жил в Бремене. Он оторвался от них и от нас на один шаг.

— Значит, вы потеряли его?

— Зато услышали о вас.

— А каким же образом вы пронюхали про меня? Хотелось бы это узнать, — сказал Шавасс. — Увлекательно, наверное, — ужас.

На лице Хардта отразилось явное удовольствие. Ему было приятно производить впечатление своей информированностью.

— Организация, подобная вашей, везде имеет достаточно друзей. Как только Мюллер объявился в издательской фирме, которую вы, якобы, представляете, Совет директоров посовещался с сэром Джорджем Харви, одним из основных держателей акций. Сэр Джордж рассказал обо всем министру иностранных дел, который передал дело в Бюро.

Шавасс присвистнул.

— А что же вы знаете о Бюро?

— Только то, что это спецорганизация, выполняющая наиболее грязные и запутанные дела, — ответил Хардт. — Те дела, к которым «Эм-Ай-Файв» и «Сикрет Сервис» не хочет прикасаться.

— Но как вы узнали, что я поеду на этом поезде, чтобы встретиться с Мюллером?

— А вы вспомните, через кого с Мюллером обговаривались условия встречи? Через коммерческого директора издательской фирмы. Естественно, он хотел остаться в стороне и не выдавать деталей, но…

— А если бы он не раскололся?

Хардт рассмеялся.

— Чтобы такую историю да удержать в секрете от своих приятелей-директоров? Да он тем же вечером выложил все за дружеским ужином. К счастью, один из них симпатизировал нашей организации и решил, что это может нас заинтересовать. Он связался с нашим человеком в Лондоне, который тут же передал всю информацию в мои руки. Я специально вылетел утренним рейсом в Роттердам и сел на поезд там.

— И все-таки это не объясняет, как убийцы Мюллера узнали, что мы с ним должны были встретиться в этом поезде, — пробормотал Шавасс. — Единственное, что приходит в голову — это то, что утечка информации происходит в Лондоне. И еще, правда, не знаю, насколько это может оказаться правдоподобным, что в Совете директоров оказался симпатизирующий нацистам человек.

— Кстати сказать, на этот счет у меня есть кое-какие соображения. Мюллер жил в Бремене с женщиной по имени Лилли Паль. Сегодня утром ее выловили из Эльбы, констатировав убийство.

— А вы, следовательно, считаете, что она была убита?

— Она исчезла из Бремена одновременно с Мюллером, а значит, они продолжали жить вместе. Моя идея заключается в том, что наши противники знали, где находится Мюллер, но не трогали его, полагая, что он наведет их на Каспара Шульца. Мне кажется, что прошлой ночью Мюллер оторвался от них, сбежав из Гамбурга в Оснабрюк. Это оставило им единственного человека, который мог о нем что-то знать — Лилли Паль.

— Покупаю, — ответил Шавасс. — По крайней мере звучит довольно убедительно. И все-таки это не объясняет убийства Мюллера.

Хардт развел руками.

— Мюллер вполне мог явиться с рукописью в кармане… хотя это вряд ли. Вполне допускаю и то, что стрельба могла начаться случайно. Мюллер мог броситься на человека, ждущего его появления в вашем купе, и был убит в схватке.

Шавасс мысленно прокрутил все, что ему наговорил Хардт. После паузы он сказал:

— Меня во всем этом поражает и озадачивает одна вещь: Мюллер мертв, а значит, в поисках Шульца я вам ничем не могу помочь. Зачем было спасать мою шкуру?

— Можете думать обо мне, как о сентиментальном чудаке, — сказал Хардт. — У меня слабость к тем, кто симпатизирует израильтянам, а я знаю, что вы из таковских.

— И откуда же вам это известно?

— Помните человека по имени Джоэль бен Давид? — спросил Хардт. — В пятьдесят шестом он был израильским резидентом в Каире. Вы спасли ему жизнь и помогли переправиться в Израиль с информацией, которая оказалась неоценимой в ходе Синайской Кампании.

— Помню, — сказал Шавасс. — Но лучше бы вам об этом не напоминать. Это стоило мне адской головомойки. Да и время было выбрано не самое подходящее.

— Но мы, евреи, не забываем друзей, — тихо промолвил Хардт.

Шавасс, однако, не был сейчас расположен ни к лирике, ни к воспоминаниям, а потому быстро продолжил:

— Но почему вам так понадобился Шульц? Он же не Эйхман? Наверняка никто не обрадуется, если он внезапно исчезнет: международная общественность возропщет.

— Не думаю, — не согласился Хардт. — В любом случае мы не можем остановить его в Германии на международный суд. В немецком законодательстве существуют определенные ограничения наказаний. За убийство дают лишь пятнадцать лет, а за массовое уничтожение всего двадцать.

— Вы хотите сказать, что Шульц может даже не явиться на суд?

— Кто знает? Всякое может случиться. — Хардт вскочил и стал мерить шагами купе. — Мы не мясники, Шавасс. И не собираемся вести Шульца к жертвенному камню, когда все евреи будут кричать «осанна»! Мы должны допросить его так же, как допрашивали Эйхмана, чтобы все его злодеяния и преступления были явлены миру. Чтобы народы не смогли забыть, как люди обращаются со своими братьями.