Дождь над Гамбургом - [14]

— Хорошо пахнет ваш кофеек. Я бы выпил чашечку.

Анна провела его в другую комнату, где они сели за столик перед холодным камином. Пока она наливала кофе, Пол возобновил разговор.

— Но ваш рассказ не объясняет того, почему вы оказались в нашей славной компании.

Анна обхватила чашку двумя руками и, потихоньку потягивая напиток, ответила:

— Мои родители бежали из Германии в Палестину во время нацистского правления, но я — истинная сабра — израильтянка по рождению и крови. Таким образом, я оказалась другой, совсем не похожей на них. Но эту разницу не так легко объяснить. Людям, таким, как я, давалось слишком многое, я понятия не имею, что значит испытывать лишения, как, скажем, мои родители. Именно поэтому на меня легла особая ответственность, понимаете?

— Мне это представляется невероятно раздутым комплексом вины.

Она покачала головой.

— Нет, все совсем не так. Я пошла добровольцем на эту работу, потому что чувствовала: я обязана что-то сделать для людей.

— Но ведь там, на родине, вы могли бы с неменьшей пользой приложить ваши силы и умение, — возразил Пол. — Вам предстоит построить целую страну.

— Для меня этого недостаточно. Понимаете, я чувствую себя обязанной сделать что-то для всех людей мира, а не только для моего народа.

Ей показалось, что Шавасс ее не понимает, поэтому с решимостью и легкой обидой она продолжила:

— Простите, кажется, подобные вещи не передать в нескольких словах, особенно, когда захлестывают эмоции. — Она вытащила из кармашка кимоно пачку сигарет и предложила Полу. — Если уж на то пошло, то каким образом люди попадают в нашу компанию? Вот, например, вы?

Шавасс поднес ей огонь и не торопясь стал рассказывать:

— Начинал я любительски. Работал университетским лектором, имел докторскую степень по современным языкам. У одного моего приятеля была сестра, которая вышла замуж за чеха. После войны муж ее умер. На руках у нее осталось двое детей. Она захотела вернуться в Англию, но коммунисты ей не позволили.

— И тогда вы решили вывезти ее нелегально?

Он кивнул.

— Правительство ничем не могло мне помочь, а так как я знал язык, то решил действовать неофициально.

— Видимо, это было очень сложно, — сказала Анна.

— Как все получилось, я, наверное, никогда и не пойму, но все-таки получилось. Я лежал в венской больнице, поправлялся после небольшого ранения, когда меня пришел навестить человек, на которого я сейчас работаю. Тогда-то он и предложил мне наняться к нему.

— И все-таки это не объясняет того, почему вы приняли предложение.

— А я и не принимал, то есть сначала не принял. На следующий семестр я вернулся в университет.

— И что случилось? — с любопытством спросила она.

Он встал и пересек комнату. Дождь на улице шел не переставая и, смотря в пустоту за оконным стеклом, Пол попытался вспомнить, как все было на самом деле. Наконец он выдавил:

— Просто я понял, что трачу жизнь на то, что учу языкам людей, которые в свою очередь будут тратить жизнь, чтобы обучить языкам других людей. И все это мне показалось абсолютно бессмысленным.

— Но это не причина, — отозвалась Анна. — Каждый занимается, чем может и умеет.

— Неужели непонятно? — изумился Пол. — Ведь я выяснил о себе такие вещи, о которых раньше и не подозревал! Оказалось, мне нравится риск и нравится сражаться с оппозицией. Вспоминая сейчас чешское дело, я понимаю, что уже давно подсознательно стремился к такой жизни и радовался возможности поиграть в эти игры. Это вы можете понять?

— Не совсем уверена, — сказала она медленно. — Неужели кому-то действительно может нравится смотреть в лицо смерти и главное — ежедневно подвергаться риску?

— Об этой стороне дела я думал больше, чем водитель гоночной машины на соревнованиях.

— Но ведь вы ученый, — вырвалось у Анны. — Как же вы могли забросить свое главное дело?

— Мне пришлось выбрать разведку, чтобы выпутаться из сети, в которую я сам угодил.

Анна вздохнула.

— А вам никогда не хотелось бросить все?

— Только в четыре утра, когда я не могу заснуть. Иногда я лежу в темноте с сигаретой, вслушиваюсь в гудение ветра на улице и чувствую абсолютное одиночество и обособленность, будто отделен от всего человечества стеклянной перегородкой.

В его голосе, несмотря на наигранную беспечность, прозвучала настоящая человеческая скорбь. Анна наклонилась над столиком и взяла его руку.

— Неужели вы не можете никого найти, кто бы разделил с вами это одиночество?

— Вы имеете в виду женщину? — рассмеялся Пол. — Да что же я смогу предложить ей? Длительные внезапные исчезновения, когда нет возможности написать ни строчки, чтобы успокоить любимого человека? — Внезапно он заметил печаль в ее глазах и твердо проговорил: — Ради Бога, не жалейте меня, Анна. Никогда меня не жалейте.

Она прикрыла глаза, ресницы намокли от слез. Шавасс встал, почувствовав досаду, и жестко сказал:

— Оставьте свою жалость при себе, она вам еще пригодится. Я профессионал и работаю против профессионалов. Такие, как я, повинуются единственному закону: работа превыше всего.

Она промокнула глаза носовым платком и посмотрела на него.

— А вам не кажется, что и я могу жить, повинуясь этому самому закону?