Дождь идет над Сеной - [4]
Шрифт
Интервал
Мы схоронили в томике, где Тютчев
Писал об осени перноначальной.
Но ты, мой друг — ты помнишь ли об этом,
Когда в тиши, старушкой одинокой,
В ночи, как море тайной и глубокой,
Задумавшись, ты смотришь из окна?
«Я помню, хороша была ты молодою…»
Я помню, хороша была ты молодою.
Но знай, что и теперь, пусть старость подошла,
Пусть вижу я тебя усталой и седою,
Я говорю — моей осталась ты весною,
Надеждою моей, что столько лет со мною
И в радости и в горе прожила.
«Люблю я здесь и горные громады…»
Люблю я здесь и горные громады,
И волн певучих мерные ряды,
И шум весны, и шепот листопада,
И зной, и снег, и рощи, и сады.
Я их люблю за странность сочетанья
Их красоты с их бренностью земной,
За то, что жизнь — лишь легкое сиянье,
Лишь музыка любви и расставанья
В преддверьи близкой темени ночной.
«В деревню я приехал наугад…»
В деревню я приехал наугад,
Жилище снял, откуда, за полями,
Виднелся лес и слева, еле-еле.
Синел залив чуть видной полосой.
Вдали от всех, без нежности твоей
Я городскую заменил тревогу
Усладой одиночества ночного.
Раздумьями, что старость беспощадно
Нам дарует, и странною надеждой,
Что горечь всю, всю боль пути земного
Когда-нибудь с тобой мы позабудем,
И не умрем… что нету смерти жала
И что с тобой мы будем, как бывало,
Любить друг друга, ласточка моя.
«Он в гости шел, а рядом с ним — Она…»
Он в гости шел, а рядом с ним — Она
В мантилии и маске смехотворной
И в той же — маске белая луна
За ними шла над улицею черной.
И вот герой, не зная почему,
Играя тростью, тростью удивленный,
Стал у крыльца, и Некто, в тот сонный
И страшный час, не спавший никогда,
Сказал ему — я ждал тебя сюда!
«Мне хорошо. Ты тихо предо мною…»
Дорис А.
Мне хорошо. Ты тихо предо мною
Сидишь и раздумье позднею порою,
И может быть, додумываешь то.
Что давеча о дружбе нашей верной
Тебе я молвил.
В отблеске вечернем
Как хороша ты и старости, мой друг!
В твоих чертах усталых и за ними
Мне и в тоске и в радости родными,
Есть тихий свет. Он солнечного дня
Еще теплей и ярче для меня.
«Когда вдали открылся океан…»
Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом.О. Мандельштам
Когда вдали открылся океан
Мы замолчали. Утренний туман
Синел над взморьем, взору открывая
Такую ширь, что мы, не понимая
Печальна ли, иль радостна она
Остановились, вспомнили былое
Вздохнули так, как если б мы с тобою
Увидели впервые, как рассвет
Рождает волны, землю, брег песчаный
И пароход, за мыс, ещё туманный
Отчаливший в задумчивую даль
«Я слушал Баха. Эту партитуру…»
Я слушал Баха. Эту партитуру
Он сочинил, проснувшись с петухами,
Когда один лишь булочник соседний
С молитвою к работе приступил.
Он стал писать сперва неторопливо
Потом — тревожней, еле поспевая
За хорами незримыми, и радость,
Такая радость, страшная для смертных
Вдруг осенила старческое сердце,
Что отзвук этой радости нездешней
Для нас утешен в горькие часы.
«Проснулся он в тот час, еще неверный…»
Проснулся он в тот час, еще неверный,
Когда петух настраивал спой голос,
И в городе, в удушливых перинах,
Мещанский сон был сладок и тяжел.
Он вслушался в рассветное молчанье
Под бледною предутренней звездою.
И вдруг молчанье с ним заговорило,
Запело, множась, радуясь, волнуясь,
И не о том, что низменно и пусто,
О том, что в смертном смерти неподвластно,
О том писал он, старости не зная.
В тот бледный час в немецком городке.
«Видал ли ты, как ветер в непогоду…»
Видал ли ты, как ветер в непогоду
Высокие склоняет тополя.
Как их вершины молвя «да» и «нет»,
Еще не зная верного ответа,
Но чуя то, что близко увяданье,
С осеннею природой говорят?
Они в полях осеннею порой
Отроковицам древности подобны,
Когда средь них, беспечных до поры,
Их старшая, какой-то вещий сон
Открыла им, и вдруг, от этой речи
Свои главы они склонили долу
И те слова друг другу прошептали,
Которых люди днем не произносят
И только ночью шепчут про себя.
«Я шел к востоку путаницей улиц…»
Я шел к востоку путаницей улиц.
На запад шли кургузые дома,
На север звезды, а на юг, сутулясь,
Шли стаи туч, и эта кутерьма
Тревожила жильцов простоволосых,
Пьянчуг и трезвых, женщин и мужчин,
Людей кривых, носатых и безносых,
Запутавшихся в собственных вопросах.
И не смотря на звание и чин,
Узнавших страх по множеству причин.
«Считают годы, месяцы, недели…»
Считают годы, месяцы, недели,
Считают дни, и дни — на самом деле,
По городам, по селам, по морям
Проходят молча, медленно седея,
Все унося, былого не жалея.
И лишь во сне о прошлом шепчут нам
А люди ждут и бредят по ночам.
«Ноябрь, ноябрь. Последний перелет…»
Ноябрь, ноябрь. Последний перелет
Свершают птицы, оглашая поле.
Во мгле утра полупрозрачный лед
Сковал озера. Загородом, боле
Забывшая латынь, не кличет детвора,
Лишь галки на ветру треножат вечера.
В ноябрьский темный день, в трамвае дребезжащем,
Я уезжаю в лес, чернеющий и спящий,
Чтоб листьями шуметь, покуда за рекой
Не вырастет туман, и медленной рукой
В тумане начертать Твой образ незабвенный…
«Дома табунами уснувшими…»
Дома табунами уснувшими
Под белесой луной стоят.
Высоко-высоко, как минувшее,
Зеленея окна горят.
А за ними — певцы зарубежные
На разбитой гитаре бренчат.
На чужбине песнею нежною
Воскресить пытаются прежнее,
О России всю ночь ворожат.
И уходит их песня сердечная
Сизым соколом, черным орлом