Довод Королей - [226]

Твое время ушло, Александр Тагэре, смирись с потерей. Став рыцарем, ты принес присягу служить своей даме, не прося ничего в награду, а клятвы нужно исполнять. Верность тебя обязывает, Сандер. И она же делает тебя стойким.

– Сигнора, прошу опереться на мою руку, нам пора.

В увитой цветами карете, тащившейся медленнее, чем на похоронах, они оказались рядом, и ему показалось, что Даро придвинулась к нему ближе, чем следовало. Сидевшая напротив Гертруда Бэррот без умолку тараторила, и Александр мысленно благодарил пышнотелую сигнору за то, что она избавила его от необходимости говорить.

Наконец заполненные любопытствующими улицы кончились, и кавалькада въехала в ворота Духова Замка. Александр не бывал здесь с того самого дня, когда Филипп окончательно рассорился с Раулем. Пожалуй, хорошо, что обряд совершит Илларион в храме, который напоминает лишь о предательствах и потерях. Евгений слишком много знал и понимал, а Сандер не хотел утешений даже от него и Жоржа.

Когда он подал Даро руку, то невольно слегка сжал ее пальцы. Если бы она ответила, он бы за себя не поручился, но невеста с выражением восковой куклы приняла предложенную помощь. Окруженные множеством девиц с цветами в волосах, они вошли в храм. Одновременно другие двери пропустили жениха, друзьями которого были ничего не подозревающие «волчата».

С Артуром они встретились посредине храма на специально разостланном зеленом ковре. Жених преклонил колено, готовясь выслушать напутствие Иллариона и с восторгом смотря на невесту. Он любил ее, в этом не было никакого сомнения. Любил и был счастлив. Лица Дариоло Сандер не видел, но не сомневался, что оно светится тем же внутренним светом. Он больше не мог смотреть на Артура и перевел взгляд на Иллариона, который приготовился к первой части церемонии. Сейчас клирик пробормочет несколько молитв, невесту передадут жениху, и они рука об руку пойдут к Небесным Вратам, которые распахнутся, когда они поднимутся на Возвышение.

Илларион молчал, пока служки торопливо зажигали свадебные свечи, а возглашальщики усердно размахивали кадилами. За десять лет епископ Мунтский нисколько не постарел, его аскетическое лицо было все так же сурово и значительно, а пронзительные глаза могли смутить любого. Александру показалось, что клирик хочет, чтобы он опустил взгляд, и в обычный день Эстре так бы и поступил. Сердить представителя одного из сильнейших орденов незачем, да и сам Илларион мог вогнать в дрожь кого угодно. Но сегодня Сандер был рад бросить вызов хоть кому-нибудь. Самоуверенный клирик, самочинно присвоивший себе право судить и осуждать, решил испытать свою власть на сыне Шарля Тагэре? Пусть попробует!

Александр знал, как антонианцы преследовали безобидных знахарей и медикусов, а тех, кто пользовались их услугами, обдирали как липку. Равнодушный к церковным догматам, герцог не терпел ханжества и лицемерия и видел в борьбе с Недозволенной магией лишь желание пополнить свои закрома и утвердить свою власть. Евгений антонианцев не терпел, и в Арции они вели себя смирно, но от этого ни их храм, ни его настоятель не становились приятнее.

Глядя в лицо Иллариону, Сандер чувствовал его удивление и нарастающую злость, но не отводил взгляда. Странное дело, он забыл даже о своем несчастье, сейчас главным было не опустить глаз перед лицом великой силы, требующей покорности и смирения. Храм с его обшарпанными стенами, на которых он так и не увидел святых ликов, куда-то исчез. Александру казалось, что он стоит один на обдуваемой всеми ветрами горной вершине, удерживая на плечах чудовищный груз, а на его жалкие потуги смотрит кто-то всезнающий и всевидящий.

Герцог чувствовал снисходительную жалость, его готовы были простить, если он смирится и отречется... от чего? Он должен бросить свою ношу и с открытым сердцем предстать пред высшим судией. Его ноша... Сандер посмотрел вверх, там не было ничего, кроме неба, но это же абсурд, не может же он держать на плечах небесный свод?! Но почему тогда ему так тяжело, почему кто-то, вперивший в него свой взгляд, требует покорности? Зачем это тому, кто зажигает и гасит звезды и вдыхает жизнь в песок и глину? Почему он требует отречений и предательств во имя свое? Гордость – то немногое, что у него осталось, что позволяет ему жить и дышать, зачем всесильному зрелище чужого унижения?!

Раболепие ходит рука об руку с предательством. Если ты всесилен, оставь мне, и так лишенному всего, мою гордость и мой долг, а если моя гордость унижает тебя, так ли уж ты силен и мудр? Кажется, он выкрикнул это в молчащую пустоту и... вновь оказался в мунтском храме. Перед ним стоял епископ Илларион, о его руку опиралась женщина, которую он любил и которая уходила к другому. Горели свечи, плыл горько-сладкий аромат атэвских курений...

Возглашальщики уже сделали свое дело, свечи были зажжены, молчание затягивалось. Илларион понял, что, играя в гляделки с герцогом Тагэре, рискует вызвать удивление и, опустив глаза к Книге Книг, начал обряд. Александру показалось, что с его плеч свалился огромный груз, зато вернулась память, а с ней нахлынула и боль, но он выдержал. Когда пришла пора подвести Дариоло к Артуру, герцог улыбнулся, заставляя собравшихся в храме почтенных матрон вздыхать о погибшем восемнадцать лет назад Шарле Тагэре. Отец Александра, как никто, умел идти по жизни с обаятельной улыбкой, какие бы кошки ни рвали в клочья душу.