Доверие - [7]

— …Я уже истек кровью. — серьезно сказал Гжесь. когда Галка осторожно перевернула его на спину. В его глазах опять отражались звезды. — Слишком поздно. Галка сердито сморщилась, подумала и сказала:

— Дурацкое дело не хитрое…

Гжесь, яростно вздрогнув, как от пощечины, попытался сесть, но она с неожиданной силой удержала его и вдруг положила его голову к себе на колени. Он замер, перестав даже дышать, впившись затылком в гладкую прохладу ее кожи, в томительно атласное беспамятство.

— Лежите, рыцарь мой, вы еще очень слабы, — сказала Галка чуть напряженным голосом, держа его за плечи. Он медленно поднял руки и накрыл ее ладони своими.

Стало тихо. Дремотно шумел океан.

— Как здорово, что мы вместе летим, — прошептал Гжесь потом и чуть подвигал головой, гладя судорожно стиснутые Галкины ноги.

— Неудобно? — вскинулась Галка, но он сказал с пронзительной, уже болезненной для ее сердца теплотой:

— Да что ты, господи…

Она помолчала, пытаясь выровнять дыхание. Жаркая, туманящая сознание истома поднималась от сладкой тяжести на коленях.

— Удивительно, что нам так повезло… Завтра летим. Было бы ужасно, если бы кого-то не пропустили или распределили на разные рейсы, ведь правда? — произнесла она чуть дрожащим голосом, и это было признанием.

— Я бы один не полетел.

Она улыбнулась и вдруг спросила:

— Ты правда собирался купаться? А он мгновенно ответил:

— Идем вместе.

И она тут же согласилась:

— Идем.

Он не пошевелился.

— Вот я только полежу еще, наберусь сил после такой потери крови… Она беззвучно шевельнула губами, а потом повторила едва слышно:

— Лежи.

Мерцающие глыбы волн сонно, медленно накатывались на плоский берег.

— Говорят, там жилья не будет хватать первое время… Если мне не достанется, приютишь? Хоть на… — у него перехватило горло, — хоть на несколько дней?

Она резко выдернула свои ладони из-под его, и он тут же испуганно вскочил.

— Дурак, — пробормотала она. — Пень бесчувственный… Если уж я впущу, так потом не выпущу, так и заруби на своем римском носу!

И маленькая Земля, ошалев от счастья и восторга, летела сквозь пустоту пустот, крутясь волчком на одной ножке своей оси. И когда первые лучи пурпурного солнца, торжественно всплывшего над светозарным, радостно распахнутым океаном, выхлестнули из-за горизонта, ударили в берег, и деревья швырнули свои длинные тени на прохладный ковер песка, двум детям казалось, что это Их Солнце, Солнце Их Дня, взошедшее лишь с тем, чтобы дать им видеть друг друга, любоваться друг другом, и это теперь надолго, навсегда…

Глава вторая

Замечу в скобках, что цифры эти я беру совершенно произвольно, во-первых, потому, что я не знаю точных цифр, а во-вторых, потому что, если б я их знал, я бы их сейчас не опубликовал.

В. И. Ленин. ПСС, т. 44, стр. 227.

Здесь было ватно тихо, среди тяжелых портьер, ковров, мягких кресел, освещенных холодным деловым светом. В кабинет не доносилось ни звука, хотя за стеной была Площадь, где, сдавленный со всех сторон плотными лучами прожекторов, Чанаргван договаривал свою победную речь.

Ринальдо Казуаз тяжело опустился в кресло у старомодного письменного стола. Придвинул к себе диктотайп, но только пожевал сухими губами, и отодвинул вновь. Секунду смотрел на свою маленькую ладошку, исхлестанную синими вздутиями вен. Как некстати, в который раз подумал он. И так уже времени в обрез… Вот он кончит свою речь, и что дальше? Что предпримет наш адмирал?

Медленно растворилась одна из дверей.

— Можно? — спросил осторожный молодой голос. Ринальдо обернулся, но так неловко, что где-то под ложечкой зацепилось нечто, и резкая боль скрючила тело, заставила принять прежнее положение, натужно выпрямиться в кресле, а затем развернуться вместе с ним.

— Конечно, малыш, — произнес Ринальдо, переведя дух. — Я тебя жду. Вошедший юноша удивительно был похож на молодого Чанаргвана — такой же смуглый, жгучий, широкоплечий, с ослепительным взглядом и колючим прицелом горбатого носа. Сын. Сын Чанаргвана и Айрис.

— Здравствуй, — сказал сын.

— Добрый вечер, — ответил Ринальдо. — Ты ужинал?

— Да, спасибо, я перекусил с ребятами. Отец знает?

— Разумеется.

— И все-таки говорит?

— И все-таки говорит. Садись, зачем ты так стоишь… Дахр послушно сел.

— Тебе опять нездоровится? — обеспокоенно спросил он.

— Перестань говорить глупости.

— И… что теперь?

Ринальдо вздохнул и медленно, с усилием поднялся. Дахр сделал движение помочь, но Ринальдо только пренебрежительно шевельнул ладошкой и улыбнулся углом губ. Подошел к двери, приоткрыл, потом закрыл опять, вернулся к столу, потом к стене, нажал кнопки шифра и, подождав секунду, вынул из бара две чашки с соком, прозрачно-желтоватым, кислым и бодрым даже на вид.

— Последние дни мучает жажда, — признался Ринальдо и опять улыбнулся. Ему будто что-то мешало улыбаться, какой-то невидимый шрам или ожог, или странный паралич — улыбалась половина рта, а половина не двигалась, стиснутая неведомыми тисками. Это производило жуткое и жалкое впечатление.

— Сколько там было? Двести?

— Двести семь человек, сто тридцать пять мужчин и семьдесят две женщины. Дахр медленно сглотнул. Ринальдо принес чашки — осторожно, очень боясь расплескать, закусив губу от напряжения. Руки его крупно дрожали, и несколько капель все же пролилось. Одну чашку Ринальдо подал Дахру — тот поспешно принял ее, — а другую, вцепившись в нее обеими руками, поднес ко рту. Слышно было, как он гулко, булькающе пьет, его щеки чуть вздувались, а морщинистое горло проседало при каждом глотке.