Доверие к тебе и другие ошибки - [56]

– Врать дорогим тебе людям непросто, Финикс. Какой бы ни была причина, скрывать правду от человека, которого любишь, всегда непросто.

Он замолчал, я услышала, как шуршит по бумаге его карандаш, так что опустила колени и взглянула на него.

Кэллам сосредоточился на учебнике, методично читал вопросы. Как оказалось, информации, как преодолеть тревогу из–за тестов, было так много, что мы были перегружены ею несколько дней. Зато мы смогли потом найти способы, что помогали ему, и с каждым днем становилось все лучше. И каждый тест был все лучше.

Он надел легкую серую футболку, что прилипла к нему в нужных местах, и мои любимые джинсы. Все во мне уже трепетало, и я пыталась отвлечься чем–то другим. Математика не работала этой ночью.

Я посмотрела на тумбочку у кровати. Пара учебников, лампа и две фотографии. Я знала, что на первой была его мама, ее фотография была и в его кошельке. У Кэллама были такие же каштановые волосы, как у нее, и такая же улыбка. Она была красивой, хоть и выглядела опасно. Может, просто так проявлялась сила на ее фотографии.

Я могла лишь представить, как сложно вырастить двух мальчиков одной в Калифорнии, где много денег требовалось на жизнь.

А вторая фотография привлекла мое внимание.

– Это твой папа?

Кэллам не отрывал взгляда от книги.

– Ага.

– Я думала, ты не знал его, – их папа держал двухлетнего Кэллама одной рукой, его брата – другой рукой. Мальчики улыбались. Как и их папа.

– Я и не знал. Когда ему нужно было убежище или кончались деньги, он приходил домой. Как я позже понял, он приходил забрать деньги из копилки мамы, поесть домашней еды и бросить нас снова. Как раз, когда мы с братом привыкали к его присутствию, – Кэллам застучал карандашом по книге. – Он – еще тот гад.

– Но ты хранишь его фотографию у кровати, – тихо сказала я. – Значит, есть и хорошие новости.

– Я храню фотографию близко, чтобы помнить, каким я не хочу стать, а не из–за тепла к человеку, что играет в папу на фотографии.

Я посмотрела на него. Лоб Кэллама был сморщен, спина – напряжена. Он напоминал отца внешне, но был совсем другим.

– Ты хороший человек, Кэллам. Не переживай.

Он выдавил улыбку и вернулся к книге. Скорее делал вид. Я знала, потому что сама притворялась. В его кровать я залезла зря, ведь теперь могла думать только об этом. Его кровать. И я в ней. И нужно как–то заманить его.

Мне нужно было сесть за стол рядом с ним, если я хотела учиться ночью. Но я была в его рубашке, и хоть она прикрывала больше кожи, чем моя повседневная одежда в лагере, он смотрел на меня так, будто я бегала вокруг в нижнем белье. И я осталась на месте.

Карандаш из руки попал в рот, за ухо, снова в руку. Ноги покачивались, пока я пыталась сосредоточиться на теме, но в голове крутился другой вопрос. Я хотела его задать уже какое–то время, но боялась.

– У тебя уже был секс? – слова вылетели разом, звуча как «утебяужебылсекс».

Лицо Кэллама вытянулось, он медленно отвернулся от учебника.

– Это тут при чем?

Мои щеки пылали, точно были красными, но мне было все равно. Ему было неловко, почти как мне.

Кэллам отложил карандаш и закрыл книгу.

– Ты хочешь знать правду? Или надеешься подтвердить свои мысли?

Я вложила в книгу карандаш и закрыла ее.

– Это нужно спрашивать?

Он взглянул на дверь, а потом повернул ко мне стул.

– Я просто знаю по личному опыту, что, когда девушка спрашивает, был ли парень с кем–то, она обычно хочет услышать, что на него никогда не смотрели, его не трогали, и он ни с кем не был. Что он даже не думал о такой ласке.

Я вскинула плечи.

– Я не такая. Я готова слушать жестокую и холодную правду каждый раз.

Кэллам размял шею. Я услышала хруст. Он смотрел мне в глаза, давая шанс изменить тему, пока он не выложил холодную и жестокую правду.

Я не моргнула, глядя в ответ.

Он сцепил ладони.

– Да, у меня было несколько девушек, – он все еще смотрел на меня, и я старалась не проявлять то, что заставит его замолчать. – Но это было давно.

Сердце гремело в ушах, желудок сжался. И это было не от поцелуев с Кэлламом и его пальцев на моей пояснице. Все было другим.

– Тебе восемнадцать, – сказала я. – Как давно это могло быть? – мой голос звучал неправильно, и я кашлянула.

Он расцепил ладони и снова соединил их.

– Я рано начал.

Я не собиралась уточнять. Воображение отлично восполнило этот пробел.

– А потом? – мой голос звучал нормально, но слишком тихо.

– Из–за моего брата забеременела девушка, когда ему было шестнадцать, – он снова размял шею, она хрустнула два раза. – Это меня перепугало, и я понял, что не хочу заниматься сексом, если не могу представить, как завожу с той девушкой ребенка. Потому что это навсегда. Я не убегу, как папа.

Я прищурилась, пытаясь осознать это.

– И ты не хочешь заниматься сексом, пока не представишь девушку в счастливом браке с тобой? – я слышала много поводов против секса, но это звучало странно от парня.

– Нет, я просто не хочу, чтобы кто–то забеременел, когда еще не может о себе позаботиться, не то, что о ребенке.

Я не знала, что сказать. Мы говорили о таком?

– Ты много думал об этом, – я пошевелила носками под одеялами, прогоняя нервную энергию. Мы с Кэлламом говорили о сексе – нервной энергии было очень много.