Доверенное лицо - [24]

Таким же тоном (кажется, вечность прошла с тех пор!) она требовала виски у бармена на пароходе: «А я хочу еще одну! Я все равно выпью еще одну!» Голос ребенка, раскапризничавшегося в гостях у взрослых.

— Отпустите мою руку! — сказала она.

Его пальцы разжались.

— Идиотское донкихотство. Возитесь с какой-то сироткой, а пока пусть в вас стреляют и убивают! Вы просто не от мира сего.

Он сказал:

— Вы не хотите понять меня. Девочка — почти ребенок, она годится мне в…

— Дочки, — подхватила она. — Продолжайте в том же духе. Только учтите — я тоже гожусь вам в дочки. Смешное совпадение, не правда ли? Но у меня всегда так. Я знаю. Я вам не врала, когда говорила, что не люблю романтики. Просто у меня, наверно, «Эдипов комплекс»[15]. По тысячам разных причин ненавидишь собственного папашу и вот влюбляешься в мужчину того же возраста. Знаю, что ненормально. Уж тут романтикой и не пахнет… звоню вам по телефону, назначаю свидание…

Он смотрел на нее, со смущением осознавая свою полную неспособность чувствовать что-либо кроме страха и разве что жалости. Поэты семнадцатого столетия утверждали, что можно навеки потерять сердце. Современная психология говорит иначе: можно чувствовать такую тоску и отчаяние, что атрофируются все иные эмоции. Он стоял перед открытой дверью второсортной гостиницы, которая скорее была домом свиданий, и ощущал свою безнадежную непригодность для нормальной человеческой жизни.

— Если бы только не война… — сказал он.

— Для вас она никогда не кончится, вы сами говорили.

Она была красива. Никогда, даже в дни молодости, не встречал он такой красивой девушки. И уж конечно его жена, внешне простенькая и незаметная, на нее не походила. Но это не имело значения. Чтобы вспыхнуло желание любить, видимо, особой красоты и не требуется.

Он обнял ее, так, для эксперимента.

Она спросила:

— Можно я поднимусь с вами?

— Для вас тут неподходящее место.

Он опустил руки — чуда не произошло.

— Я почувствовала, что со мной что-то не то творится, когда вы подошли вчера вечером к машине. Дрожащий, как в ознобе, но очень вежливый. Когда я поняла, что они вас избили, во мне что-то оборвалось. Я думала — перебрала, вот и разнюнилась. А сегодня утром проснулась, — на душе по-прежнему… Ведь я раньше никогда не влюблялась. Как называется детская влюбленность — телячьи нежности?

От нее исходил запах дорогих духов. Ему хотелось почувствовать к ней нечто большее, чем жалость. В конце концов то был шанс, который судьба дарила немолодому человеку, бывшему преподавателю романских языков.

— Милая, — сказал он.

— Такая любовь коротка, я понимаю. Да она и не может быть долгой. Вас ведь убьют, это ясно как дважды два.

Он неуверенно поцеловал ее и сказал:

— Роз, милая, мы увидимся… завтра. К тому времени все мои дела закончатся. Мы встретимся и отпразднуем…

Он понимал, что слова его звучат неубедительно, но это был не тот случай, когда следует раскрывать душу. Она слишком молода, чтобы выдержать правду.

Она сказала:

— Даже у Роланда, я думаю, была женщина…

И он вспомнил: эта женщина — ее звали Альда — упала замертво, когда ей принесли весть о гибели Роланда. В легендах всегда, когда обрывается жизнь одного из влюбленных, умирает и другой. Считалось, что иначе быть не может. Недаром менестрель посвятил Альде лишь несколько формальных строк. Но его жизнь не кончилась после расстрела жены.

Он сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Она пошла по улице в ту сторону, где чернели деревья. Нет, она слишком хороша, чтобы работать на Л., — подумал он. Он почувствовал в себе желание любить, это было равносильно предательству, но стоило ли терзаться — завтра все будет улажено, и он вернется на родину… Интересно, выйдет ли она все-таки замуж за Фурстейна?

Он толкнул внутреннюю, стеклянную дверь, и она легко поддалась. Он автоматически сунул руку в карман, но вспомнил, что безоружен. Свет в холле не горел, но кто-то там был — он слышал дыхание у той стены, где стояла ваза с цветами. Он был весь на виду перед дверью, освещенный уличными фонарями. Идти дальше нет смысла — стрелять будут они, а не он. Он вынул из кармана пачку сигарет, попытался совладать с дрожью в пальцах, но страх перед ожидаемой болью не отпускал. Он сунул сигарету в рот и полез за спичками — вспышка у стены будет для них неожиданностью. Он сделал шаг и внезапно чиркнул спичкой о стену. Спичка царапнула по раме картины и вспыхнула. Бледное детское лицо выплыло, как воздушный шарик, из темноты. Он сказал:

— О, господи, Эльза, ты меня напугала. Что ты здесь делаешь?

— Жду вас, — прошептал тонкий дрожащий голос. Спичка погасла.

— Зачем?

— Я думала, вы ее приведете сюда. Моя обязанность — провожать гостей в номера.

— Какая чепуха!

— Но ведь вы поцеловали ее?

— Это был ненастоящий поцелуй.

— Почему ненастоящий? Вы могли поцеловаться и по-настоящему — после того, что она вам сказала.

Уж не ошибся ли он, оставив ей документы — еще чего доброго уничтожила их из ревности. Он переспросил:

— Что она сказала?

— Она сказала, что вас все равно убьют, ясно, как дважды два.

Он с облегчением рассмеялся.

— Мы говорили о войне у меня на родине. Там, верно, людей убивают. Но она никогда не видела, как это происходит.