Достоверность характера - [4]

Теперь иные авторы романов о минувшей войне судят о ее ходе куда «радикальнее» маршала Василевского. А если их нынешняя осведомленность намного и превышает их прежнюю, то она явилась не результатом их жиз­ненного опыта, а лишь стремлением оснастить жизненно достоверным (документальным) материалом приглянув­шуюся им сегодня какую-то точку зрения. Появились, скажем, сведения, что перед самой войной был разрешен отпуск начальствующему составу, и замелькали в произ­ведениях непременные отпускники-командиры. Конечно, такой «аргумент» привлек читателей, но... ненадолго. Думается, после мемуаров маршала Василевского этот «аргумент» будет списан в силу своей неубедительности. Ведь несколько сот отпускников-командиров никак не пе­ревесят 800 тысяч запасников и 28 дивизий, что были переброшены в приграничные округа. «Но почему же,— спросят возможные оппоненты,— мы тогда не удержали своих рубежей?» А потому, что даже такие серьезные мероприятия оказались недостаточными. И Василевский об этом говорит: «Однако полностью провести в жизнь и завершить намеченные мобилизационные и организа­ционные мероприятия не удалось. Сказался здесь и про­счет в оценке возможного времени нападения Германии на нашу страну, да и экономические возможности стра­ны не позволили выполнить их в сроки, отведенные нам историей. Сыграли, конечно, в этом свою роль и недоче­ты, которые допустило военное руководство при планировании и в практическом осуществлении этих мероприя­тий».

Нет, я вовсе не собираюсь выступать здесь в роли ар­битра и решать вопрос, кто более прав. Меня тут интере­сует другое.

Если автор утверждает, что одной из решающих при­чин наших неудач в первые месяцы войны были такие мероприятия, как неудачный выбор кандидатуры коман­дующего одним из военных округов или разрешение ко­мандному составу отпусков, то масштаб войны — один... Если же автор утверждает, что даже переброска 28 дивизий и мобилизация 800 тысяч оказались меро­приятием явно недостаточным, то масштаб той же войны — совсем другой. И в данном случае мы как раз взяли примеры абсолютно достоверные, документальные: были командиры-отпускники, была и мобилизация. Ни в одном из этих случаев не попрана достоверность. Но когда война осмысливается философски, очень важно, на какую достоверность опирается это осмысление, пото­му как от этого во многом зависит и система возникаю­щих в художественном произведении образов.

«Уменьшение» в произведениях художественной лите­ратуры масштабов событий тех лет ведет к тому, что уменьшаются характеры самих героев; командующие ок­ругами и армиями по масштабам своего мышления не пре­восходят командиров полков, а полковые командиры — взводных. Иные авторы масштаб характеров подменяют модернизацией взглядов и суждений последних. Мне пред­ставляется, что некоторые авторы как-то преждевременно ориентируют здесь себя на Л. Толстого и незаслуженно в этом отношении игнорируют, в частности, опыт Д. Фур­манова, сумевшего создать произведение, в котором масш­таб событий раскрывается через равновеликий масштаб созданного им характера (роман «Чапаев»).

О гражданской войне, в том числе и о действиях чапа­евской дивизии, у нас написано немало, но никакие мемуа­ры и самые фундаментальные труды не в состоянии «за­крыть» фурмановский роман, потому как общефилософс­кое осмысление взятого исторического периода опирается не только на авторские рассуждения и прямые высказы­вания действующих лиц, но и на развитие характера главного героя произведения [3].

Мы живем не в столь уж идиллическое время и пото­му, наверное, по-настоящему можем сопереживать герою только в момент предельных напряжений его души. Ко­нечно, без достоверных фактов писатель сказать ничего не может, но и одних фактов тоже недостаточно. Нас теперь интересует не столько информация о внешних со­бытиях, сколько психологическая достоверность поступка, пределы человеческой души, внутренние возможности и ре­сурсы характера. Интерпретация фактов, вместо их фило­софского осмысления, как раз и порождает то чувство неутоленности, которое не покидает нас с тех самых пор, как мы поняли, что минувшая война — не просто важ­ный эпизод в судьбе нашего народа, а гигантский пово­рот во всей мировой истории, и наш народ был тут не просто свидетелем или рядовым участником событий, ему здесь принадлежала ведущая роль.

Необычайно возросший в последние годы интерес к ге­ниальному творению Льва Толстого — эпопее «Война и мир» — вряд ли стоит объяснять только особым нашим почтением к историческому прошлому. Обращение к про­шлому все-таки связано у нас с заботой о завтрашнем дне, поставленном волею исторических судеб в первопри­чинную зависимость от вопросов войны и мира. Но зачем бы нам обращаться к событиям полуторавековой давнос­ти, когда всего лишь несколько десятилетий отделяют нас от событий еще более грандиозных, чем те, что осмыс­лены автором «Войны и мира»? Но в том-то и дело, что нас соблазняют не события времен наполеоновских войн, а глубина их философско-художественного осмысления. Видимо, толстовский роман так привлекает до сих пор нас потому, что в нем исторический процесс, выраженный через развивающиеся характеры и запечатленный в них, открывает такую правду времени, которая позволяет уви­деть и уразуметь как то, что предшествовало этому исто­рическому времени и, по сути дела, его созидало, так и то, что за ним последовало, то есть то, чему оно само явилось причиной.