Досье на Шерлока Холмса - [79]

В рассказе «Камень Мазарини» имеются свидетельства охлаждения между Холмсом и Уотсоном. Уотсон явно давно не был в квартире на Бейкер-стрит. Он осматривает комнату, как бы заново знакомясь с такими известными предметами, как футляр со скрипкой и стол для химических опытов. Он давно не видел Холмса, так как расспрашивает юного слугу Билли о здоровье старого друга. Это также свидетельствует о том, что Холмс не бывал у Уотсона на Квин-Энн-стрит. Кроме того, в их беседе чувствуется раздражение, по крайней мере в начале встречи. Холмс выказывает радость при виде Уотсона, но, напоминая, что сифон для газирования содовой и сигары на прежнем месте, выражает надежду, что алкоголь не воспрещен и что Уотсон не стал презирать трубку Холмса и «жалкий табак». Я считаю это ироническим намеком на возможное влияние второй миссис Уотсон на вкусы и привычки мужа в те месяцы, когда друзья не виделись.

И тем не менее, съязвив в начале встречи, Холмс быстро смягчается, и вскоре разговор становится таким же непринужденным, как прежде. Холмс поддразнивает Уотсона, обращаясь к нему «мой дорогой», хотя в одном из его высказываний звучат прощальные нотки. Когда Уотсон заявляет, что не может оставить Холмса наедине с Сэмом Мертоном, отчаянным и опасным человеком, тот отвечает: «Нет, можете, Уотсон. И вы это сделаете, так как всегда играли по правилам. Не сомневаюсь, что вы доиграете до самого конца».

В то время сказать кому-то, что он «играет по правилам», было величайшим комплиментом, который один англичанин мог сделать другому. Холмс как бы оглядывается на роль Уотсона в их партнерстве и, похвалив выдающиеся качества друга, подает знак, что приходит время расставаться.

Хотя отношения и возобновились, они остались сдержанными. Так было и в сентябре 1903 года (дата расследования дела о «Человеке на четвереньках»), когда Уотсон прямо говорит о том, что «у нас… в ту пору установились довольно своеобразные отношения». Продолжая свою мысль, он объясняет, что Холмс стал воспринимать его как что-то привычное, вроде своей скрипки или табака. Хотя Уотсон был ему полезен, Холмса «раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления, но оттого лишь ярче и стремительнее вспыхивали догадки и заключения в его собственном мозгу». «Такова была моя скромная роль в нашем дружеском союзе», – с легкой грустью добавляет Уотсон. В этих высказываниях тоже звучит прощальная интонация, особенно в последнем. Кажется, будто Уотсон смотрит со стороны на свои отношения с Холмсом и в первый раз ясно их видит.

Но если Холмса раздражало тугодумство Уотсона, то Уотсона, в свою очередь, порой сердило поведение Холмса. Он никогда еще не высказывал такой критики с ранних дней периода 1881–1889, когда они только поселились в квартире на Бейкер-стрит. Это было вызвано посягательством Холмса на его время.

Новая практика Уотсона на Квин-Энн-стрит была «весьма порядочная», как описывает ее он сам. Это была фешенебельная часть Вест-Энда, с центром на Харли-стрит, где у всех лучших и самых дорогих докторов были свои кабинеты. Врач Холмса доктор Мур Эгер тоже имел практику на Харли-стрит. Квин-Энн-стрит располагалась неподалеку от Портленд-плейс, и от нее можно было дойти пешком до Риджентс-парк и до садов на Кэвендиш-сквер. Эта улица, которая пересекает Харли-стрит, во многом осталась такой же, какой была при Уотсоне в конце XIX века. В архитектурном отношении Квин-Энн-стрит интереснее, нежели Бейкер-стрит. Высокие четырехэтажные дома с узкими полуподвалами построены в разных стилях: от классической простоты XVIII века, отдававшего предпочтение кирпичным фасадам с лепными украшениями и простыми окнами, до изысканности декоративных эркеров, мансардных крыш и импозантных балюстрад.

Эта третья практика, наверно, обошлась Уотсону дороже, чем захудалая практика в Паддингтоне или менее обширная в Кенсингтоне. Как он осилил эту покупку – маленькая тайна. Ведь он не умел обращаться с деньгами и питал слабость к скачкам. Грейс Данбар, на попечении которой была семья, вряд ли могла помочь из своего жалованья гувернантки, если только Гибсон не вознаградил ее на прощанье чеком за все, что она вынесла из-за его поведения. Разумеется, у Уотсона были деньги от продажи практики в Кенсингтоне, и он получал авторские гонорары за изданные рассказы. Не исключено, что ему также повезло на бегах или он удачно вложил деньги в акции. Как бы то ни было, ему удалось приобрести практику, и переезд на Квин-Энн-стрит был шагом вперед в его профессиональной карьере. Есть все основания считать, что, будучи молодоженом, Уотсон с энтузиазмом взялся за работу, стараясь добиться успеха, как это было в Паддингтоне, когда они с Мэри создавали свой очаг.

Несомненно, Уотсон был занят по горло. Оказав медицинскую помощь барону Грюнеру в «Знатном клиенте», он поспешил прочь – вероятно, к одному из своих пациентов. Профессиональные обязанности делали его менее терпимым к посягательству Холмса на его время. Вызванный на Бейкер-стрит одним из «лаконических посланий» Холмса в начале дела о «Человеке на четвереньках», Уотсон был разочарован, обнаружив, что его вызвали, чтобы поговорить о пользе собак в сыскной работе – Холмс вздумал написать об этом монографию. «И по такому пустяку меня оторвали от работы?» – не без оснований спрашивает себя Уотсон. Хотя записка Холмса, гласившая: «Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите все равно», была забавной, тон был безапелляционный, и в нем чувствуется недостаточное уважение к профессиональному долгу Уотсона.