Досье на человека - [36]

Странные звонки внезапно прекратились, а по ночам перестала являться старуха, сны стали спокойными и вялыми, как позднеосенние дни. Даже одно из своих излюбленных удовольствий – баню – он отменил – «к чему все это»? И таким вот плавным и замедленным образом уныние переползло в апатию. Душа словно бы задремала и перестала реагировать на сигналы окружающего мира. Но в то же время какая-то глубинная часть личности сопротивлялась этому состоянию, она пыталась активизироваться и пробиться на поверхность, чтобы утвердить себя и утвердить жизнь. Герман чувствовал ее смутные шевеления, ее попытки, пока еще слабые, но упорные и настойчивые. И в какой-то миг он осознал, что стремится помочь этой части развиться, укрепить силы и позиции, что он ищет более тесного контакта с ней. И наконец в один момент он снял телефонную трубку, следуя за тонкой ниточкой интуиции, и позвонил Скульптору, чей глуховатый голос не замедлил откликнуться на том конце провода.

– А, это ты, старик, ну как дела?

– Да потихонечку.

– Ну это хорошо, что потихонечку, потихонечку и надо. Страсти улеглись?

– Вроде бы…

– Слушай, у меня тут как раз Даниил сидит. А что если мы сочиним что-нибудь этакое ипровизированное?

– А почему бы и не сочинить?

– Ну вот и отлично. Давай подкатывай. А отсюда недалеко, на одну дачку дернем.

Увидев Даниила, Герман на некоторое время ощутил легкое беспокойство, почти волнение, которое, однако, через несколько секунд прошло. Перед ним стоял человек, лицо которого поражало своим чистым спокойствием и в то же время полной включенностью в земное, без отрешенности. В глазах чувствовалась глубина, но без проблесков скорби и отпечаткой пережитого, как это зачастую бывает. Для того, чтобы познать природу человеческую, нужно многое испытать и выстрадать, даже лик Николая Павловича несет на себе некоторый оттенок мученичества. Но у этого парня, скорее всего, ровесника Герману, полностью отсутствовали все атрибуты познавшего трагизм бытия мудреца. Он смотрел прямо, безмятежно, и взгляд его был полон силы.

– Рад знакомству, – ответствовал Герман и затем, повернувшись к Скульптору, спросил: – А куда двинем?

– А ко мне на дачу и двинем, – сказал Даниил, – здесь недалеко. Подышим, попаримся, подзарядимся.

– Ну и прекрасно.

Машина повернула на проселочную дорогу, скрипя утрамбованным снегом, и тихо подъехала к двухэтажному бревенчатому дому, за которым начинался, или вернее, продолжался лес. Из-за забора выглянула черно-рыжая морда ротвейлера Гошки, приветствуя хозяина, и Герман почувствовал, как плавно растворяется в прекрасной бездумности накатывающего блаженства. На какой-то миг он выскользнул из ситуации и вспомнил давно забытые студенческие дни, когда испытывал нечто подобное.

* * *

А снегу то, снегу навалило в эту зиму! Геометрические плоскости крыш, выбеленные до ослепительности, парят над черными прямоугольниками окон. Оконные стекла действительно кажутся на расстоянии черными. Черные квадраты, пересеченные коричневыми или белыми рамами. Снег везде. Он заполняет воздух, он заполняет пространство, и иногда кажется, что он залетел откуда-то из четвертого измерения. А иначе как же объяснить такое непостижимое количество снега? Когда идет снег, на улице всегда тихо, можно сказать, что снег несет с собой тишину, можно даже сказать больше: снег – это застывшая тишина. Когда концентрация тишины становится предельной, она выпадает в осадок, и осадок этот является в виде снега. Но это все фантазии. Ты помнишь, как мы любили сочинять самые невероятные предположения относительно самых различных явлений, окружающих и неокружающих нас? Это было пленительное время, ни к чему не обязывающее и наполненное таинством, тогда мир представал как мистерия, и мы сами себе казались посвященными в эту мистерию. А потом время распадалось на атомы, и тома впечатлений распадались на отдельные страницы отдельных воспоминаний, а то и на крохотные строчки в записной книжке, а то и просто – на обрывки слов, шершавые и шелушащиеся, как старые газетные листы. И по поводу этого ты любил спрашивать: «А мы то не атомы?» Вопрос звучал риторически, но кто из нас не любил риторики? Мы все любили в той или иной степени повитийствовать или поораторствовать, или поспорить, или подебатировать о смысле мироздания, которое оказалось зашифрованным. А мироздание-то зашифровано. Как мы хохотали, когда поняли это. Мы долго блуждали около, пока случайно не попали в крохотную комнатку, которая называется пониманием. Да, оказалось, что так: понимание – это пространство, в которое надо войти. В честь этого мы наполнили свою замусоленную, но просторную авоську дешевым портвейном и устроили поминки по утраченным иллюзиям в одном уютном особнячке, который сторожил один наш знакомый мыслитель и смысло-искатель. Он, кстати, и сейчас сторожит все тот же особнячок, уютный маленький музей, по-моему он даже сегодня работает. Поминки проходили чрезвычайно экстраординарно. Оранжевый портвейн закусывали пирожками из близлежащей пельменной, крякали от наслаждения, которое рождает тесная компания, теплая каморочка, согревающие напитки и горячая закуска.