Досье Дракулы - [89]
Ибо Генри Ирвинг никогда не упустит шанса изучить все, что в один прекрасный день может каким-либо образом пригодиться на сцене. Именно по этой причине я подолгу прогуливался с ним, прислушиваясь к шуму дождя — как он стучит по черепицам, как по каменной мостовой, как по дереву, жести и т. д. По этой же причине мне как-то пришлось поехать с ним в Бат, чтобы посмотреть на город во время наводнения. Правда, вода быстро спала, и Генри вернулся домой разочарованным.
Однажды мы предприняли с ним морское путешествие из Саутси на остров Уайт, чтобы присмотреться к волнам. Впоследствии они были воспроизведены в «Купце», где плескались вокруг венецианских гондол.
И наконец, именно поэтому здесь, в кабинете управляющего в «Лицеуме», находился журнал, в который я по указанию Генри должен был вносить данные о своих наблюдениях за светом в Лондоне в то или иное время дня, в тот или иной сезон. Не более чем одной-двумя фразами, что и составляло в основном мою творческую работу последнего времени.
«Каков эффект?» — спрашивает обычно Генри о дожде, море, свете в его различных проявлениях и так далее. Он считает, что все это, отображенное на сцене настолько реалистично, насколько возможно, лучше всего воздействует на аудиторию. Так вот, эффект огня был главенствующим в моем сознании, когда я, насколько позволял жар, приблизился к полыхающим шедуэллским докам.
Огонь не поддавался ни людям, ни дождю, который вовсю поливал и его, и нас, несколько сотен зрителей, смотревших, как пламя соперничает с бьющими с неба молниями. Огонь и гроза, казалось, подпитывают друг друга и своим жаром и сыростью, соответственно, склоняют меня к мысли отправиться домой, а если не домой, то в «Лицеум», который мне нужно подготовить к возвращению Генри. Я буду заниматься делами, пока усталость не одолеет меня и не свалит на диван в кабинете…
Размышляя таким образом и уже собравшись отправиться восвояси, я вдруг почувствовал на плече чью-то руку.
— С вами все в порядке, мистер Стокер?
Это был Эбберлайн.
— Когда я вас видел в последний раз, вы выглядели нездоровым.
Последовало странное, словно бы подразумевающее некое обвинение молчание.
— Со мной… да, сэр, благодарю вас.
Сердце мое бешено колотилось, и я тупо пролепетал:
— Ну вот мы и снова встретились, инспектор.
Банальнейшая фраза, которую я имел обыкновение вычеркивать из любой пьесы, где она появлялась. На его следующий вопрос относительно здоровья и благополучия мистера Генри Ирвинга я ответил уже с большей уверенностью и, в свою очередь, осведомился, известна ли ему причина пожара. Из его лаконичного ответа следовало, что его это не волнует и, по его мнению, не должно беспокоить и меня.
Я отбыл со всей возможной поспешностью, гадая на ходу, чему обязан ощущением жара на спине — огню или чересчур пристальному вниманию инспектора Эбберлайна.
Мучимый жаждой, я поспешно устремился в паб «Сковородка» на углу Брик-лейн и Трол-стрит, где и устроился с пинтой крепкого портера, с грустью наблюдая его коричнево-бежевый водоворот в кружке, прислушиваясь к разговорам, но не участвуя в них.
Я еще пил и гадал, кем она могла быть, эта несчастная женщина, нашедшая смерть в Джордж-Ярд, когда до меня снова донесся его зов, его «Сто-кер, Сто-кер», за которым последовал смех.
Смех совпал по времени с моментом, когда я увидел женщину, выходящую пошатываясь из «Сковородки» на озаренную огнем улицу.
Она была пьяна, и, хотя громко призывала дать ей три пенса на джин,[189] я, может быть, вообще не обратил бы на нее внимания, если бы не ее длинное свободное пальто коричневого цвета, сейчас грязное и мокрое, застегнутое на латунные пуговицы с изображением женщины, едущей верхом на охоту. Мне это показалось символичным, поскольку сама она, в известном смысле, тоже направлялась на охоту.
И снова: «Сто-кер, Сто-кер». Потом повторился смех.
Я завертелся, озираясь по сторонам. Никого. Ничего. Гадая, не на улице ли он, может быть надеясь на это, я последовал за женщиной, держась так близко от нее, что чувствовал запах псины, исходивший от ее мокрого шерстяного пальто. И запах фиалок — уж не знаю, от дыма или от ее духов.
Где-то на улице снова раздался отвратительный звук, для которого слово «смех» казалось совсем неподходящим.
Хотя дождь ослаб, небо продолжали освещать как зарево, так и молнии, и при вспышке одной из них я увидел… не увидел никого. Никого и ничего. Никого, кроме женщины, ковылявшей по Трол-стрит и вскоре исчезнувшей в адской тьме.
К этому времени уже миновала полночь, и ни зов, ни смех не повторялись. Некоторое время я прохаживался, прислушиваясь, и уже стал подумывать о том, что промок насквозь и неплохо бы вернуться домой, что, наверно, и сделал бы, но мне не хотелось возвращаться туда одному. У меня появился некий новый страх, и сейчас мне кажется, будто я что-то предвидел, что-то чувствовал…
Так или иначе, домой я не поехал, а взял кеб и отправился в «Лицеум», вошел со служебного входа и с фонарем проследовал в кабинет. Там я запер за собой дверь, зажег свет и занялся почтой Генри, чтобы он по возвращении не увидел ее сваленной на моем столе. За корреспонденцией я провел три, а то и четыре часа и, лишь когда над Лондоном забрезжил рассвет, отправился домой.
