Досье «72» - [56]

, отдых под солнцем, ящик шампанского, да мало ли еще что? Могу вам сказать, что для бедных людей все будет делаться на скорую руку: сэндвич с котлетой, рюмка красного вина, и в постель. И у них не будет никакого интереса бузить. В противном случае никакого вина. Вы скажете, что я опускаюсь до примитивного левачества — будьте уверены, я всегда голосовал, как надо, у меня уже давно есть членская карточка, — но мой опыт приводит меня к следующему выводу: очень часто бедняки ведут себя здесь более гордо и достойно, чем богатые или интеллектуалы. Кстати, давайте поговорим об интеллектуалах! О, когда вопрос стоит о том, чтобы произнести речь, сделать заявление, призвать к борьбе, к проявлению мужества, тут они сильны. Но когда наступает момент истины, звучит совсем другая музыка. Смерть, что бы они там ни говорили, нежелательна для одних и отвратительна для других. Слушайте, я нервничаю, никак не могу начать. Кажется, сегодня до хоровода дело не дойдет. Да, хоровод! Вас это удивляет? Меня тоже удивляло, вначале. Вы понятия не имеете, какое удовольствие испытывают Кандидаты, когда они вновь переживают свое детство. После песен их двадцатилетнего возраста очень часто по инициативе затейника или одного из них они начинают играть в игры, про которые забыли за шестьдесят и более лет жизни. И они вспоминают все, правила, хитрости, дикий хохот, буйства! Да, клянусь! Классики, салочки, хороводы с влюбленными, в лес мы не пойдем, поцелуйте, кого хотите… Это прекрасные моменты, наполненные волнением и радостью… Не знаю, что мы приготовим будущим поколениям. Возможно, они проведут свой последний день за панелью управления видеоиграми или перед экраном компьютера.

Неуемный Лерест все говорил и говорил, неутомимый служащий в черном приходил и уходил. Ряды Кандидатов сильно поредели. Танцующие пары уже можно было перечесть на пальцах одной руки. Покинутый своей дамой, Кузен Макс отирал вспотевший лоб. Глядя на оставшихся в живых, я подумал, что они стали кружиться еще быстрее, что оркестр увлекал их в вальс последнего шанса. Можно было подумать, что они цеплялись за спасательный буек.

Осталось только две пары, потом полторы. Оставшаяся без кавалера дама продолжала кружиться в одиночестве, положив руку на плечо отсутствующего партнера, а потом стала танцевать с кавалером, у которого только что увели партнершу. Они снова закружились с потерянными взглядами, и каждый тур приносил им счастливые картины, смех детей, песни влюбленных, белые платья и нежность кожи, голос любимого человека. Певица умолкла, только аккордеон продолжал играть свою мелодию, головы танцующих были опущены, руки застыли на спине оставшегося в живых. Они принялись вращаться еще быстрее, чтобы не видеть приближавшегося к ним на цыпочках человека в черном. Старая дама осталась одна посредине зала, ей понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, чтобы голова ее перестала кружиться. Она с удивлением огляделась, попыталась улыбнуться, когда аккордеонист издал еще несколько нерешительных звуков. А потом, словно найдя то, что искала, она зарыдала, даже не стараясь скрыть слезы или вытереть их, ее косметика поплыла. Аккордеонист осмелел, Кузен Макс тоже. Он подошел к ней, достал носовой платок, привел в порядок лицо своей невесты, и они закружились в танце. Медленно, прижавшись щекой к щеке, в молчании, в тысяче лье от мира, который уже им не принадлежал.

23

На обратном пути я вдруг понял, что мы слишком долго молчим. Находясь во власти своих забот, причину которых я видел в его должностных полномочиях, Кузен Макс не сводил глаз с дороги. Впрочем, казалось, что он все больше и больше испытывал удовольствие от этого поведения, которое он иногда резко отбрасывал, чтобы удариться в откровения или заняться лихорадочными подсчетами. Чаще всего это было минутной вспышкой, по окончании которой он снова превращался в статую Командора. Было видно, что уход Рашель на него сильно подействовал. Когда день за днем, а это длилось уже более десяти лет, человек думает о том, как бы ему лучше уничтожить себе подобных, нужны крепкие нервы и сострадательное ухо для очистки своей совести. За неимением такого уха нервам приходится подвергаться суровому испытанию.

Мое ухо было всегда в распоряжении Кузена Макса. Он знал это и не лишал себя возможности сделать меня свидетелем своих проблем, своих поражений и удач. Но что я мог посоветовать ему, чем подбодрить? Я был для него сыном, несмотря на небольшую разницу в возрасте, его доверенным лицом, его подопытным кроликом, его порученцем, его водителем. Но не советчиком. Среди людей его окружения я был единственным человеком, которому он доверял, но этого не хватало для того, чтобы вырвать его из одиночества, в которое он погружался все больше и больше. Но я все же рискнул:

— Ну, как тебе эта церемония? Что ты об этом думаешь?

— Что я думаю? Она принесла мне облегчение… Помнишь, несколько лет тому назад мы участвовали в отправлении первого конвоя Кандидатов, где-то в Лангедоке. Ты предложил мне поехать за ними до «Центра перехода», но я тогда отказался. Я боялся увидеть сбой в работе еще не отлаженного механизма.