Досье «72» - [14]

Прервав воинственные мечты Бужона, Бофор распустил своих апостолов, призвав их собрать все свое мужество, если не сказать достоинство. Пусть они подумают над судьбой Франции, пусть забудут о своей маленькой личности. И выразил уверенность в том, что на следующем заседании группа наконец-то приступит к работе. Он даже не извинился перед ними за то, что украл у них два года жизни. Он также не преминул напомнить им о необходимости соблюдения конфиденциальности: для того, кто проговорится, будет приготовлена специальная тележка на эшафот, не дожидаясь, когда болтуну исполнится семьдесят лет. Эта шутка заставила смеяться лишь его самого. Несмотря на то что коллеги сделали вид, что разделяют его веселье, все они помнили о некоторых необъяснимых исчезновениях людей, чтобы смеяться от всего сердца.

Утро вечера мудренее, даже если ночью совсем не спишь. С посеревшими лицами, с синими кругами под глазами, министры изображали внешнее спокойствие в момент начала второго заседания. Каждый из них положил на стол перед собой досье. На обложках, как с любопытством заметил Кузен Макс, не было никаких надписей. Вообще-то министр — личность организованная, любящая понятные и доступные вещи. Он обычно кладет на стол досье, на которых опытные секретари ставят пометки о важности. А тут ничего подобного: маленькие неприметные досье, которые с виду и мухи не могли обидеть. В них лежало несколько листков, на которых неразборчивыми почерками было что-то написано, явно с ошибками.

Да и что они могли там написать, не объявляя при этом судьбу длинных когорт невинных людей, с которым министры готовились свести счеты? «Группа по разработке законопроекта об уничтожении лиц пенсионного возраста»? Это могло быть все что угодно! «Комитет по зачистке»? Уже было. «Сумерки стариков»? Бужон с большим трудом удерживался от дикого хохота. Иногда он сам себе удивлялся. И рядом не было никого, с кем он смог бы поделиться своими находками, какая жалость! Все же «Сумерки стариков», надо бы подсказать это название Бофору, когда он будет в хорошем расположении духа. Ладно, допустим, ему не понравится такое название досье. Какое же тогда выбрать? А что если «Теория кающихся грешников»? Неплохо для процессий осужденных на смерть, мысли о которых он старался отогнать, как надоедливых насекомых. Это его беспокоило, поди узнай почему. Неплохо. Возможно, он слегка свихнулся? Ну, потом увидим.

Итак, тонкие неприметные досье. Разноцветные внутренние стороны обложек. Кузен Макс подумал, что цвета выбраны не случайно. Для министра Моро смерть ассоциировалась с цветом кожи новорожденного: розовым. Более логичным был выбор серого цвета Бридом, Бро и Брижит Лаверно. Буассу предпочел бледно-зеленый цвет надежды. Но все не смогли удержаться от приступа тошноты, когда Бужон вынул из портфеля досье с ярко-красной, словно залитой кровью обложкой. Бертоно предпочел светло-голубой цвет, веселенький, как блеск холодного оружия.

Кузен Макс едва сдерживал разочарование: дело обещало затянуться. Вопрос заслуживал серьезной работы, а не подготовки этих школьных досье. Пусть и не чувствовалось энтузиазма, но он вправе был рассчитывать на минимальное профессиональное сознание. Так он и сидел, углубившись в мрачные мысли, когда вдруг увидел, как Брид из внутреннего кармана пиджака достал сложенный листок бумаги, который развернул перед тем, как сунуть его в свое досье с серой обложкой. Буассу достал свой листок из кармана рубашки. Франсуаза Моро предпочла хранить свой листок в глубине дамской сумочки под пудреницей. Бро, за ним Бужон и все остальные разглаживали кулаками каждый свой смятый листок, где были видны набросанные тайком, так чтобы никто не видел, мысли, которые, по замыслу писавших, могли бы забраковать законопроект.

Только один Бертоно сидел с непроницаемым лицом. Он опустил сложенные руки перед собой на досье цвета клинка, словно хотел задушить это досье, словно призывал себе на помощь грозные силы, чтобы наставить на путь истинный этих овечек. И простить все смертные согрешения, которые они собирались совершить. Можно было подумать, что он присутствовал на заседаниях лишь для того, чтобы присматривать за ретивыми учениками. На самом деле он выполнял и доводил до драматического состояния свою роль пугала, которая подчеркивалась неизбежными задымленными стеклами его очков. Страх, ужас, который некоторые испытывали перед ним, основывался не только на слухах. Бертоно умел совмещать жесты и слова. То, как он захватил власть в НПФ, внушало уважение: отставки, союзы, которые никто не мог объяснить, три или четыре внезапные смерти, которые, вероятно, напрасно приписывали Бофору. Всегда все списывают на богатых. Так вот, он перешагнул через эти три или четыре трупа, даже не бросив на них взгляда. Настоящий мужчина, стальная перчатка на стальной руке, как он любил себя называть, с полным отсутствием чувства юмора, о котором все знали, но над которым никто не смел шутить, даже в частных беседах.

Это был серый человек. Серый со всех точек зрения: костюм, галстук, волосы, цвет лица, цвет глаз. Даже его улыбка, как утверждали редкие очевидцы этого события, имела серый оттенок. Бертоно был сер и ни на что не похож. Человек без цвета и без запаха. Ты можешь провести рядом с ним целый день, а когда расстанешься, то спустя всего пять минут ты не сможешь его описать. Да, ты вспомнишь о его нежных руках, о женских руках с безукоризненными ногтями, о его жестах прелата, о сладком голосе, похожем почти на шепот. И невозможно догадаться, что таится за этой серой стеной. Впрочем, тебе и не захочется об этом знать. Ах да, есть особая примета, пятно справа на подбородке, то ли пигментное пятно, то ли шрам. Никто не осмелится его об этом спросить. И понимаешь, от него исходит такая серость, что даже это пятно куда-то исчезает. Бесцветный, как медуза. Очень ядовитая.