Дорогой груз - [3]

— Как гуси за льдом поплывем! — подбадривал Кеша.

Мамурин понял значение минуты и тоже в тон поддержал:

— Это пустяки! Уж очень вы нетерпеливы, товарищи пассажиры. Доплывем... Полтораста километров осталось...

Быстрое движение илимки сменилось тоскливыми минутами покоя.

Кеша нашел занятие. Заставил убрать кормовую дверь, чтобы не мешала вытаскивать тюки с пушниной.

— Если что, — предупредил он Мамурина, — так сразу в несколько рук...

— Скажешь тогда, — согласился Мамурин и опасливо посмотрел на примолкших женщин.

Востряков сидел у печки, невесело бренчал на балалайке, а ребятишки хлопали перезябшими руками и подплясывали.

Вечером Кеша взглянул на часы, щелкнул серебряной крышкой и потянулся.

— Долго стоит затор. Не идет — упрямый. Ладно! Мы его переупрямим...

Надел шапку и пошел посмотреть на реку.

— Пойдем, Мамурин?

Темнело. Седой туман подымался от воды. Пламенный отблеск заката красил снега. Мамурин оглянулся за корму и ахнул.

— Берись за шесты! — во всю мочь крикнул Кеша.

Белое поле льда выплыло сзади и, заполнив реку, шло на илимку.

— Нимду прорвало! — растерялся Востряков. — Беда!

— Шест! — тряхнул его за плечо Кеша.

Все трое вооружились шестами — в штыки принимали атаку. Только бы не ударила льдина!

Сначала наплывавшие белые островки льдин задерживали и отпихивали. Но затем лед все плотнее и плотнее охватывал судно. Слышался скрип, шуршание и всплески. Илимку тряхнуло, канат натянулся и судно начало накреняться. С дребезгом посыпалась посуда, закричали женщины. Кеша пересек якорную веревку.

Все трещало кругом. От берега и до берега вся река заполнилась льдом и холодом.

Подошедшее поле спаялось с затором, нажим ослабел и шумы смолкли.

— Попались! — проговорил Кеша.

Илимку затерло посередине широкого пространства взъерошенного льда. Лодка исчезла.

— Пропали мы, Кешка! — сказал Мамурин, — за что хвататься?

— За самое дорогое! — ответил Кеша и спрыгнул за борт. Потопал пяткой, пощупал шестом.

— Плотно! Давай мне парня!

Обхватил рукой дрожавшего Павлушку и, пробуя каждый шаг, пошел к берегу.

В голове — обрывки мыслей — пропало все! Как ножом перерезало жизнь!

Кеша оглянулся. За ним гуськом осторожно вышагивали Мамурин и Востряков. Каждый нес на руках ребенка. Следом брели женщины.

Кеша чувствовал на шее теплую руку Павлушки и все забывалось от этой драгоценной теплоты.

Все ближе становился берег. Все ловчей и упруже делалась Кешина поступь. Вот последний прыжок и они на земле. Кеша спустил на гальку Павлушку и засмеялся...

Через минуту все были тут, на снежном берегу. А река словно дожидалась — заухал гул, впереди затрещало, льдины полезли одна на другую, распадаясь с звенящим хрустом, и ледяное поле тронулось.

Женщины вскрикнули в голос, Кеша закусил губу.

Илимка, качая мачтой, двинулась в путь. Но скоро остановилась. У мыса затор вздыбился горой, лед заворчал, запнулся и замер.

— Ну, — сказал тогда Кеша и оглянулся на спутников, — есть-то ведь нечего? Одеваться-то не во что? Надо доделывать до конца!

Итти за собой не просил. Взяв шест, он прыгнул опять на шершавый лед и, балансируя, побежал к илимке.

Мамурин насупился, покачал головой, но тоже пошел. Востряков заметался, оглянулся на женщин, сконфузился и сразбега прыгнул на лед, обгоняя Мамурина.

— Будь, что будет!

Нельзя было терять минуты. На илимке кинулись к провианту, только к провианту. Востряков схватил мешок сухарей и тут же заметил свой сундучок. Захотел отпереть его и вынуть песцовую шкурку, но взглянул на Кешу, на тюки с пушниной, покраснел, подцепил чайник и спрыгнул за борт.

Кеша ушел последним. Нагруженный одеждой, ружьем, топорами. И во-время. Лед уже начал гудеть и ломаться.

* * *

С берега Кеша в последний раз увидал покинутую илимку. Она шла между торосов — две ледяные горы по бокам. Потом осталась в виду одна палуба, а дальше и мачта спряталась за мысом.

Все! Пушнина исчезла...

Женщина испугалась блестящих кешиных глаз и сказала:

— Ничего! Зачтутся тебе ребячьи души...

— Некогда горевать! — ответил Кеша и взялся за топор.

Работал он без устали. Рубил с размаху пихту, устраивал из ветвей постели. Поставили балаган, развели костры, натаскали дров, лагерь был сделан.

Ребятам одно веселье. Строгость домашнего обихода распалась. И началась чудеснейшая игра в лесную жизнь.

Наконец, малышей уложили спать, укутали шубами.

Все сошлись у костра. Сквозь туманную дымку мерцали звезды, по свободной реке проплывали отставшие льдинки.

Мамурин попробовал утешить:

— Ты тут при чем? Заставили тебя плыть так рано...

Женщины поддержали хором:

— Мы все подтвердим!

Кеша не отвечал и упрямо смотрел в огонь. Востряков, робея, сказал:

— Провианту у нас маловато. На два дня...

Кеша тряхнул головой.

— Поплыву! Салид срублю и — вниз...

Мамурин одобрил.

— Пробуй. И... может быть, по дороге?

— Может быть! — вздохнул Кеша, — вдруг к берегу прибило?

* * *

Три сухие бревна, связанные прутьями, качались на волнах.

Когда солнечный блеск утомлял глаза, Кеша смотрел в глубину, в зеленую зыбь несущейся воды.

— Лишь бы доплыть! — твердил он, шестом направляя плот.

— Лишь бы доплыть!

Сам же глазами обшаривал берега.

А вдруг? Ведь бывает же счастье?