Дорогой чести - [6]
— Накрытие! — крикнул мичман. — Накрытие! Залпом из всех орудий. Огонь!
И сразу же над морем растянулась и засверкала длинная пунктирная цепочка оранжевых пятен: огненный вал обрушился на врага.
Немецкие позиции ожили. По небу забегали лучи прожекторов, затявкали наугад зенитки, застрочили пулеметы; прожекторы суматошно шарили в пустынном небе. Фашисты ждали удара с воздуха. А огненная метла корабельных пушек захватывала все новые и новые участки берега.
Немцы, наконец, опомнились. Прожекторы потухли, зенитки умолкли и тотчас же ударили пушки крупных батарей. Фашисты открыли артиллерийский огонь по кораблям.
Саня, прижав к груди автомат, испуганно и удивленно смотрел по сторонам. В неровном свете взрывов он увидел на дороге группу немецких солдат. Они бежали к маяку. Саня дернул мичмана за рукав. Чернышев спокойно кивнул головой и, не отрываясь от микрофона, открыл огонь по солдатам. Но немцев было много, они подбирались все ближе и ближе. Саня долго не решался стрелять, но, подбадриваемый Чернышевым, неожиданно нажал спусковой крючок и закрыл глаза. Автомат затрясся в его руках, как живой.
— Крепче, крепче прижимай к плечу, — крикнул ему мичман.
Саня изо всех сил прижал к плечу приклад и снова нажал крючок. На конце ствола перед самыми глазами запрыгали огоньки. С минуту Саня удивленно следил за огоньками, и вдруг испугался, что стреляет не туда, куда следует. Оживившись от того ли, что так весело прыгают огненные зайчики на стволе, от того ли, что страх прошел и стрелять оказалось даже интересно, Саня навел ствол автомата на ряды ползущих немцев и застрочил.
Над берегом взвились в небо ракеты, и тотчас же корабельные пушки перенесли огонь в глубину обороны немцев.
— Ура-а-а! — прокатилось по берегу. — Ура-а-а!
С катеров морских охотников, подходивших к берегу, спрыгивали моряки и разбегались по склонам сопок и скал.
— Ура-а-а!
За всю свою жизнь никогда не испытывал Саня такого подъема, такого сильного чувства, захватывающего дыхание. И крики «ура», и стрельба, и взрывы — все это сливалось в единый гул и отзывалось в его ушах невероятной, клокочущей радостью. Он вскочил на ноги и закричал «Ура!», размахивая руками и подпрыгивая.
На площадке появились моряки, Ряды фашистов дрогнули и попятились.
Уже в полдень, когда на востоке растаяла тьма и из-за горизонта выкатилось большое и холодное солнце, десант, выполнив боевое задание, покидал берег.
Освобожденный из плена, израненный лейтенант Дагаев, мичман Чернышев, Саня и группа десантников собрались на площадке у маяка. Посередине стоял сколоченный из плавунов и досок гроб с телом Потапа Петровича «Вырытая» динамитом могила ждала старого моряка.
Саня не плакал. Он стоял в строю моряков, сжимая в руках автомат.
— Дорогой Потап Петрович! — глухо сказал мичман Чернышев, преклонив колено у гроба. — Мы клянемся тебе по-поморски, по-русски драться с врагами. Мы еще вернемся сюда. Мы зажжем твой маяк. Мы добьем последнего фашиста на нашей советской земле, на нашем студеном море. Клянемся!
— Клянемся! — повторили моряки и преклонили колена.
— Клянусь! — тихо сказал Саня.
Залп из автоматов скрепил боевую клятву моряков В его прощальный гул влился и выстрел Сани Багрова, внука помора.
Портрет комендора
Прасковья Евграфовна Полегаева, старая седая женщина, вошла в здание студии художников. Просторный и гулкий коридор был пуст. В матовом свете электроламп поблескивали никелированные дверные ручки. Одна из дверей открылась, и тоненькая, строгая на вид девушка в белой кофточке с короткими рукавами-фонариками и черной юбке прошла мимо.
— Доченька! — окликнула ее Прасковья Евграфовна. — Мне бы надо портрет нарисовать…
Девушка остановилась.
— Чей портрет? — спросила она.
— Сына Павлушу срисовать бы, милая…
— Здесь студия. А вам нужно обратиться в бюро заказов. В этом же доме следующий подъезд направо.
— Нет, нет… Мне сюда надо, — возразила Прасковья Евграфовна.
— Вы прямо к художнику хотите?
— Нет, доченька. У нас в колхозе есть художники. Мне бы к народному…
— К Владимиру Владимировичу?., — девушка тряхнула высокой прической. — Вот дверь его мастерской.
Только он не принимает обычных заказов Обратитесь в бюро.
Когда девушка ушла, Прасковья Евграфовна потопталась на месте, потом решительно взялась за ручку двери. «Народный, — подумала она, — должен принять».
Народный художник Владимир Владимирович Каштанов был так поглощен работой, что не заметил вошедшей старушки. Расхаживая около мольберта, он хмурился и отрывистыми, короткими движениями кисти накладывал на холст мазки. Картина, видимо, ему не нравилась. Каштанов отошел к стене, искоса поглядывая на полотно. Выбившиеся из-под тюбетейки пряди седых волос упали на лоб. Он резко отбросил их назад, снова подошел к мольберту, сделал несколько мазков и сел в кресло. Каштанов то вскакивал, то снова садился в кресло и продолжал работу. Прасковья Евграфовна долго наблюдала за ним и, наконец, вздохнув, проговорила:
— Маята какая…
Каштанов оглянулся в недоумении:
— Вы к кому?
Полегаева быстро заговорила:
— К вам, к вам… Простите за беспокойство, товарищ народный художник.
