Дорогой чести - [20]
— Всем, кроме Петухова, под банки!
Команда есть команда: сели под банки, сидим. Шепчу Лухманову:
— Что же это — осрамит Петушка. Нельзя допускать такое.
— Сиди, — отвечает. — Так надо. Педагогика! — и хитро подмигивает.
Посмотрел я на Петушка, а он, бедный, весь в поту, а из-под бескозырки пар валом валит.
Скажу вам откровенно, что в педагогике этой самой я не разбираюсь, а вот, что другу туго приходится, ясно вижу и понимаю. Запутался он в шкотах, дергает беспорядочно. Решил я помочь Петушку. Попробовал встать, а Лухманов не пускает: схватил и держит. Я вырываюсь, а он тянет назад. Закачался ял, рыскнул. Петушок растерялся, рванул на себя все шкоты разом. Ял встал перпендикулярно к ветру, накренился. Мы с Лухмановым балластом перекатились по рыбинам, и в ту же минуту ял лег на борт. Получился, что называется, форменный оверкиль. Да! Положеньице, доложу вам, не из прекрасных. Вынырнул я, отфыркался, осмотрелся. Вижу: из воды торчит борт яла, на нем верхом сидит Лухманов и как ни в чем не бывало болтает ногами. А поодаль плещется дельфином Петушок: то нырнет, то вынырнет. Руками «лопатит» вовсю, а толку никакого. Подумал я, что Петушок и плавать-то, наверное, не умеет, — ни разу не видел его на корабле среди купающихся, — и кинулся на помощь. Но меня опередила Бригантина. Стрелой скользнула она из-за яла, поднырнула под Петушка и вытолкнула наверх. Ловко перевернула его на спину, схватила за волосы и, как вареную камбалу, потащила полным ходом к берегу. А Петушок ничего себе, смирненько так лежит, послушно. Я рядом плыву, так сказать, эскортирую. Ну, выволокли мы Петушка на берег. Встал он на ноги, а вода с него, как с гуся, скатывается. Из карманов торчат медузы, а в волосах — буро-зеленые водоросли. Словом, получилась довольно живописная картина! Народу собралось! Окружили плотным кольцом и хохочут.
Тут подошел наш ял — притащил его на буксире спасательный катер, — и на берег выскочил Лухманов. Вылили мы из яла воду, поставили его на ровный киль и стоим, происшествие обсуждаем.
А Бригантина наклонялась к уху Петушка и прошептала доверительно:
— Вот вам и бим-бом-брам. Я думала, что вы морях, а вы… фальшфейер.
Сделала этак ручкой, — мол, будьте здоровеньки, — прыгнула в ял, оттолкнулась от берега и была такова.
А Петушок стоит, подсыхает на солнышке. Взяли мы его под руки и двинулись в укромное местечко приводить себя в порядок.
На корабле об этой истории узнали на следующий день. Даже в стенной газете написали с соответствующими рисунками и стихами. Вверху надпись: «Не будем фальшфейерами», а внизу примечание: «Фальшфейер — картонная трубка, набитая порошком бенгальского огня. Служит для производства сигнала путем пускания дыма и искр. В настоящее время на флоте неупотребительна — сдана в музей за непригодностью и первобытностью, как обломок старины далекой. И. Лухманов».
Так-то вот и опростоволосился наш Петушок. Уж после я узнал, что все это подстроил Лухманов. Бригантина же эта — вовсе не Бригантина, а Оля, сестра Лухманова. В мединституте учится она и имеет первый разряд по парусному спорту. Да, девушка! По правде говоря, ничего против нее не имею. А вот от Лухманова я этого не ожидал. Человек он вполне положительный, а поди же, придумал такое! Скажете — педагогика! Не знаю, как там насчет педагогики, а вот гонорок у Петушка поубавился, а рвение к изучению военного дела прибавилось, это да, точно!
Дорогой чести
Старшина группы мотористов торпедного катера Абдулла Ахметов возвращался с друзьями из города на пловучую базу. По дороге моряки повстречали парнишку лет четырнадцати в изорванном пальтишке с куском хлеба в руках. На голове его ухарски сидела белая заячья шапка-ушанка, из-под которой выбивались пряди черных волос. На ногах гремели подбитые железками огромные солдатские сапоги.
— Здорово, парнище! — шутливо окликнул его Ахметов.
— Ступай себе мимо, — серьезно ответил «парнище», отправляя в рот изрядный кусок хлеба.
— Какой же ты грозный!
Моряки засмеялись.
— Я не грозный, я — обыкновенный.
— Батыр! Как тебе имя?
— Александр Владимирович Савин.
— Важный джигит! А куда ты идешь?
— В город.
— Домой?
— Ни… У меня дома нет. Разрушило бомбой и маму убило. Один я, — сказал «парнище» и сразу опечалился. Петушиный задор его пропал, и он показался морякам совсем маленьким.
Моряки перестали улыбаться, окружили его.
— Так. А отец? — продолжал расспрашивать Ахметов.
— Отец умер еще до войны.
— А родственники есть?
— Есть. Они далеко, в Ленинграде. А Ленинград в блокаде, там тоже фашисты напирают, — не доберешься.
— Ты куда ходил?
— Так просто, — неуверенно ответил Саша и, застеснявшись, спрятал за спину хлеб.
— Понятно, — Ахметов задумался. — Ты учишься?
— Нет, бросил. Уже два месяца не хожу в школу.
— Плохо. Совсем плохо, Александр. А хочешь учиться?
— Какое теперь учение:; воевать надо с фрицами.
— А где ты воюешь?
— Я… — начал воодушевленно и громко Саша, но, посмотрев на ордена и медали Ахметова, смешался и тихо закончил: — Я зажигалки сбрасываю с домов. Как немецкие «горбыли» прилетят, я сразу на крышу. Конечно, этого мало. Вот если бы на корабль попасть, да в бой ходить — это да.
