Дорогой ценой - [81]

– Мне уже известно о его помиловании, – вставил советник с той же чопорностью. – Наш всемилостивейший государь простил его.

– Да, и благодаря этому с прошлым совершенно покончено, – с ударением произнес Макс. – Что касается моего отца, то он во всяком случае не воспользуется разрешением остаться на родине, а возвратится в Швейцарию, которая стала для него вторым отечеством. Мы теперь всегда будем жить там. Но прежде всего позвольте мне еще раз высказать вам свою благодарность за то добро, которое я встретил в вашем доме. Этого я никогда не забуду.

Советник кивнул головой, находя благодарность в порядке вещей.

– Вы, значит, пришли проститься? – спросил он. – Я искренне радуюсь, видя вас снова вполне окрепшим и здоровым, и моя дочь также будет очень рада, когда я сообщу ей об этом.

Сообщение было совершенно излишне, так как Агнеса прекрасно знала, в каком состоянии находится ее бывший пациент.

После того как он покинул дом ее отца, она регулярно виделась с ним у их общей пациентки, жены переписчика. Здоровье больной было совершенно восстановлено, и она больше не нуждалась ни в медицинской помощи, ни в духовном утешении, но и врач, и утешительница с трогательным постоянством продолжали свои посещения.

– Вашей дочери, – продолжал Макс, – я обязан особенной признательностью. Только ее самоотверженный уход спас мне жизнь, и поэтому, надеюсь, вы разрешите мне высказать еще одну просьбу, касающуюся ее?

Мозер вторично кивнул головой, он готов был исполнить просьбу, заключающуюся, конечно, в разрешении проститься с Агнесой.

Но вместо того Макс, поднявшись со своего места, без всяких церемоний произнес:

– Я прошу у вас руки вашей дочери.

Советник в первую минуту даже не сообразил, о чем идет речь, но затем тоже встал, однако не порывисто, а медленно и торжественно, бросил уничтожающий взгляд на врача и произнес:

– Мне… вероятно, послышалось? Вы сказали…

– Что прошу у вас руки вашей дочери, – с невозмутимым спокойствием повторил Макс.

– В своем ли вы уме? – спросил Мозер, все еще не пришедший в себя; хотя ему еще раз повторили неслыханную весть, он все-таки не в состоянии был понять ее.

– Я в полном разуме и совершенно нормален, – уверил его Макс. – Что касается моего предложения, то оно основывается на искреннейшей взаимной склонности. Согласие вашей дочери я уже получил. Агнеса отдала мне свою руку и сердце, разумеется, при условии вашего согласия. Об этом я теперь и прошу, надеясь, что мне будет дозволено обнять отца моей невесты, как своего родного. Итак, дорогой тесть…

И Макс с распростертыми объятиями быстро двинулся к советнику, но тот отскочил в сторону, спасаясь от проявлений сыновней любви. Страшное слово «тесть» вывело его из оцепенения.

– Вы серьезно говорите о браке? – воскликнул он. – О браке с моей дочерью, решение которой – идти в монастырь – вам должно быть известно? И это осмеливаетесь говорить вы, сын государственного преступника… изменника?!

– Господи Боже мой, да я вовсе не ищу какого-нибудь государственного места, а только жену, – защищался молодой врач. – Я решительно не понимаю, отчего вы так испугались моего предложения!

– И вы еще спрашиваете! Ваш отец хотел ниспровергнуть правительство!

– Но я-то к этому не причастен, да это было и совершенно невозможно, так как мне в то время едва минуло четыре года. И вообще причем тут старая, давно забытая история; мой отец получил помилование.

– Революционер остается революционером! – с ударением объявил советник. – Амнистия не может загладить прошедшее.

– Как, неужели я слышу это от вас? Вы, всегда хваставшийся тем, что были самым лояльным подданным своего государя, теперь отказываетесь признать его решение? Вы сами сказали, что всемилостивейший государь простил, он хочет, чтобы прошедшее было забыто, а вы этого не хотите? Вы позволяете себе посягать на высочайшее решение, сопротивляетесь авторитету властителя страны! Да ведь это оппозиция, возмущение, одним словом – государственная измена!

Эти удивительные доказательства были высказаны так быстро и с такой уверенностью, что советник не мог вставить ни слова. Совершенно оглушенный и озадаченный, он растерянно смотрел на своего оппонента.

– Вы в самом деле так думаете? – боязливо спросил он наконец.

– Непоколебимо убежден! Но вернемся к моему предложению.

– Ни слова об этом! – перебил его Мозер. – Это оскорбление. Моя дочь – невеста небес.

– Прошу извинить, она моя невеста, – возразил Макс. – Я ничего не имею против того, чтобы уступить Агнесу небесам лет через пятьдесят счастливого брака, но до тех пор требую ее только для одного себя.

– Что же, вы хотите насмеяться над призванием моей дочери? – воскликнул советник, снова приходя в негодование. – Впрочем, я давно знаю, что вы – неверующий, богоотступник…

– Не волнуйтесь! В ваши годы и при вашем сложении подобные волнения опасны. У вас явная наклонность к апоплексическим ударам, – предостерег молодой врач, хотя длинная, сухощавая фигура Мозера нисколько не соответствовала такому предсказанию. Но это не смущало доктора, и он спокойно продолжал: – При таком телосложении очень выгодно иметь зятем врача, который, разумеется, с величайшей заботливостью станет наблюдать за здоровьем своего тестя. Я уже сказал, что вы не должны волноваться.