Дорогой ценой - [75]

– Я вовсе не хотел делать таких намеков, однако серьезно сомневаюсь в том, что вы осмелитесь повторить свои слова.

– При необходимости я повторю их перед целым светом. Я швырну их в лицо самому губернатору, как уже сделал это однажды, когда…

Тут Бруннов запнулся и замолчал. Живейшее любопытство, выразившееся на лице слушателя, заставило его опомниться. Он не докончил своей фразы и угрюмо отвернулся.

– Вы хотите сказать… – пришел к нему на помощь полицмейстер.

– Ничего я не хотел сказать!

– Я вас решительно не понимаю. Если дело обстоит так, то у вас нет ни малейших оснований щадить губернатора.

– Я и не щажу его, – мрачно возразил Бруннов, – но не желаю доносить на того, кто некогда был моим другом. Если бы я хотел пустить в ход такое оружие против него, то уже давно сделал бы это. Оно разит вернее и убийственнее, чем брошюра Винтерфельда, потому что окроплено ядом… Но тем не менее я неспособен употребить его в дело. Пожалуйста, оставим разговор! К чему выводить на свет Божий давно минувшую историю? Пусть она будет Погребена!

Однако эти слова доктора совсем не согласовались с замыслом полицмейстера. Он охотно продолжил бы разговор на ту же тему, но видел, что больше ничего не добьется от своего собеседника. Главной же своей цели он уже достиг, так как знал теперь то, что хотел знать. Поэтому он без усилий перевел разговор на другую тему и вскоре простился.

Бруннов беспокойно посмотрел ему вслед и пробормотал про себя:

– Неужели он в самом деле пришел с целью намекнуть мне на просьбу о помиловании? Или ради того, чтобы разузнать о Равене? По-моему, последнее вернее. Жаль, что я так увлекся в разговоре с ним.

ГЛАВА XVII

Несмотря на вечерний час и осеннее ненастье, на главных улицах столицы происходило непрерывное движение, и только в аристократических кварталах, лежавших в стороне от центральных улиц и торгового центра, стояли тишина и покой.

В доме графов Зельтенек, в отведенной ей комнате одиноко сидела Габриэль Гардер, погруженная в грустные думы, что теперь нередко случалось с ней. Из легкомысленной, жизнерадостной девушки она превратилась в настоящую мечтательницу. Она была уже совсем одета, чтобы ехать в оперу, но, видимо, вовсе не думала о ней, прижавшись в угол кресла и рассеянно перебирая рукой кружевную отделку платья.

Если в настоящее время существовало что-нибудь, что могло развлечь Габриэль, то это должно было быть именно посещение столицы, где ее и ее мать приняли чрезвычайно любезно. Графиня Зельтенек, задушевная приятельница баронессы, прежде часто бывала в доме Гардеров, а после смерти барона постоянно переписывалась с его вдовой. Теперешняя встреча доставила обеим дамам огромное удовольствие, и графиня, никогда не имевшая собственных детей, всячески ласкала и баловала очаровательную дочь своей приятельницы.

Баронесса только здесь узнала о направленных против Равена выступлениях в печати, но была слишком ограниченна, чтобы серьезно взвесить значение факта, казавшегося ей, подобно мятежу в городе Р., лишь мимолетной досадной неприятностью. Ей и в голову не приходило, что положение барона могло пошатнуться, его дела вообще интересовали ее лишь постольку, поскольку вопрос касался ее собственной будущности. Баронесса не чувствовала к зятю ни малейшей симпатии, она только боялась его. Тем не менее ее возмутила «наглость этого Винтерфельда», в поступке которого она видела лишь месть за полученный отказ в руке Габриэли. Баронесса ни минуты не сомневалась, что барон заставит смельчака понести заслуженное наказание, и вообще не видела причины беспокойства из-за таких пустяков.

То, что ее дочь не отважится снова завязать отношения с асессором Винтерфельдом после нанесенного им Ра-вену оскорбления, баронесса тоже считала само собой разумеющимся. Теперь она заботилась лишь о том, чтобы не допустить случайной встречи молодых людей, а это было нетрудно. Георг не принадлежал к кругу знакомых графа и графини Зельтенек, а Габриэль в столице, среди чужих, никогда не предоставляли самой себе. В действительности девушка и не делала никаких попыток дать знать Георгу о своем приезде; она содрогалась при одной мысли о возможности встречи с ним, когда ее сердце было полно любви к другому. Несмотря на все, что произошло в последнее время между ней и Арно, вопреки даже его жестокому и несправедливому обвинению, образ этого человека жил в ее душе, и мысль о грозившей ему опасности лишь усиливала его власть над девушкой.

Несмотря на свою юность и неопытность, Габриэль несравненно лучше матери понимала значение выступления Винтерфельда, так как уже несколько недель с лихорадочным интересом следила за ходом дел. Прежде она никогда не заглядывала в газеты, а теперь внимательно отыскивала каждую заметку, прислушивалась к каждому замечанию в разговоре, имевшему отношение к барону.

Обвинительная брошюра Винтерфельда обрисовала перед ней истинный облик Равена, каждая черта которого была ей знакома, со всеми темными сторонами его характера, и, как противоположность ему, выступал чистый и благородный облик Георга, смело приносившего всю свою будущность в жертву тому, что повелевали ему долг и совесть. Но напрасно! Душа Габриэли рвалась к мрачному деспоту, она готова была бороться рядом с ним, дрожала и тревожилась за него! И в то же время в глубине ее души нарастало враждебное чувство против Георга, оскорбившего любимого ею человека.