Дорогой ценой - [74]

Было еще довольно раннее утро, когда полицмейстер вошел к заключенному. Он был вежлив и любезен, словно явился сюда с визитом.

– Я пришел сообщить вам, господин доктор, о посещении вашего сына, – начал полицмейстер. – Вы ведь получаете регулярные сведения о его здоровье, и вам, конечно, известно, что он может уже без вреда для себя выходить из дома. В двенадцать часов он будет у вас. Я хотел лично сообщить вам это.

– Вы положительно очень добры ко мне! – ответил Бруннов.

– Вместе с тем я хотел убедиться, точно ли исполняются мои приказания, – продолжал полицмейстер. – Вы получаете все возможные облегчения, насколько это допускается вашим положением арестованного? Нет ли у вас каких-нибудь жалоб?

– Ровно никаких! Напротив, мне очень интересно было бы знать, кому я обязан чрезмерным вниманием, оказываемым мне с первой же минуты моего пребывания под арестом?

– Прежде всего, конечно, исключительной цели вашего возвращения: чтут заботу отца о сыне.

– Неужели это единственная причина? Из прежнего своего пребывания в государственной тюрьме я могу заключить, как мало придают значения подобным личным отношениям. У меня на этот счет весьма печальный опыт.

– Все изменилось, – непринужденно возразил полицмейстер, не замечая горького тона его слов. – Между прошлым и настоящим лежит целый ряд лет, и эти годы благоприятно отозвались на вашей судьбе.

– Я знал, чем рискую при возвращении в страну, и не питал никаких иллюзий относительно своей судьбы, – почти резко ответил Бруннов. – Вы, вероятно, явились сюда, чтобы сообщить мне, что я скоро буду переведен в крепость?

– Относительно этого еще ничего не решено. Чему вы удивляетесь? Действительно странно, что так медлят с решением, но я считаю это хорошим для вас признаком: весьма возможно, что из уважения к таким исключительным обстоятельствам вас помилуют.

– Вы так полагаете? – оживился Бруннов.

– Пока это – лишь мой личный взгляд, – поспешил заявить полицмейстер. – Но, по-моему, настроение чрезвычайно благоприятно для вас. Может быть, ожидают первого шага с вашей стороны. Я убежден, что если вы подадите прошение о помиловании, оно не будет отвергнуто.

– Никогда я не стану просить о помиловании! – твердо произнес старик. – Это было бы признанием своей вины, а я не признаю ее за собой и даже ради свободы не пожертвую своими принципами. Помилуют меня или нет – я никогда не стану просить об этом.

Полицмейстер проклинал в душе «высокомерное упрямство старого демагога». Прошение о помиловании было бы так кстати ввиду уступки, которую решили сделать общественному мнению, но, к сожалению, на него нельзя было надеяться. Первая часть миссии полицмейстера не удалась, и он приступил ко второй.

– Разумеется, это зависит только от вас лично, – произнес он. – Но вы затрудняете таким образом действия своих друзей, прилагающих все усилия к тому, чтобы спасти вас.

– Кто они? – удивленно спросил Бруннов. – У меня нет друзей, пользующихся влиянием в правительственных кругах.

– Может быть, есть, и даже лучшие, чем вы предполагаете. Разве вам и в самом деле не известно, что сам губернатор ходатайствует о вашем помиловании?

– Арно Равен… вот как? – медленно произнес Бруннов.

– Да, да, барон Равен. Именно он, узнав от меня о вашем аресте, вменил мне в обязанность внимательное обращение с вами.

Бруннов молчал.

Полицмейстер после короткой паузы продолжал:

– Он, по-видимому, все еще интересуется вами. Разумеется, вполне естественно не быть равнодушным к ДРУГУ юности.

– А, это уже здесь тоже известно? – мрачно взглянул доктор на собеседника. – Но едва ли от его превосходительства.

– Он сам, конечно, никому не говорил. Вполне понятно, что положение барона не позволяет ему открыто говорить о юношеской дружбе, представляющей столь резкую противоположность с его собственным жизненным направлением.

– С его позднейшим направлением, хотите вы сказать? – голос Бруннова звучал резко и насмешливо. – С прежним эта дружба была в наилучшей гармонии.

– Не станете же вы утверждать, что барон Равен знал о тех стремлениях, которые привели вас на скамью подсудимых? – спросил полицмейстер с улыбкой, которая должна была раздражать его собеседника.

И он достиг цели. Бруннов заметно взволновался.

– О, не только знал, но в полной мере разделял их!

– Да, мне помнится, тогда он тоже был под подозрением, оно было вызвано клеветой. Барону удалось совершенно снять с себя подозрение, так что его тотчас же освободили, и он получил даже, в виде удовлетворения за неправый арест, место секретаря при министре.

– В виде вознаграждения за предательство! – вспылил Бруннов, совершенно не подозревая, что его раздражают со специальным намерением, и не в силах больше владеть собой. Оно стало первой ступенью той лестницы, по которой он достиг своего высокого положения. Он купил это положение ценой гибели своих друзей, измены своим убеждениям и потери чести!

– Господин доктор, умерьте свой гнев! – с возмущенным видом остановил его полицмейстер. – Вы ведь бросаете губернатору ужасное обвинение. Оно может быть лишь заблуждением или ложью.

– Ложью? Нет, это истина! Но вы, конечно, считаете барона Равена не способным на предательство, а меня лгуном, клеветником.