Дорогой ценой - [62]

– При подобных обстоятельствах я ужасно бессовестен, – возразил Макс. – Впрочем, я прошу вас молчать лишь до тех пор, пока сам не скажу обо всем фрейлейн. А там увидим!

Христина не успела обещать это доктору, так как дверь открылась, и в комнату вошла Агнеса. Она и в самом деле была очень бледна, и ее печально вопрошающий взгляд, устремленный на Христину, ясно свидетельствовал о том, что бедняжка потеряла всякую надежду на выздоровление раненого. Легкими шагами она подошла к постели больного и дрожащим голосом спросила о состоянии его здоровья.

Доктор Бруннов благоразумно воздержался от проявления своих свежих жизненных сил и счел за лучшее вместо ответа устало протянуть девушке руку. Он прекрасно сознавал, какого могущественного союзника имел в этой мнимой смертельной опасности, и ни на минуту не задумался выгодно использовать свое положение.

Христина, безусловно, считала его теперь весьма гнусным человеком, но так как была вполне согласна с конечной целью этой гнусности, то и не возмущалась ею, и под первым удобным предлогом оставила молодых людей одних.

Агнеса опять приступила к уходу за больным.

– Примите лекарство! – сказала она. – Доктор Берндт просил очень аккуратно принимать его, он только вчера прописал новый рецепт.

– Но ведь он считает меня безнадежным, – ответил Макс. – Значит, совершенно бесполезно принимать лекарство.

– Нет, нет, вовсе нет! – стала уверять Агнеса, однако испуганное выражение лица уличило ее во лжи. – Он говорил лишь об опасности, которая может наступить.

– Я сам говорил с ним сегодня утром, – прервал ее молодой человек, – и лично слышал приговор из его уст. Он считает мою рану смертельной.

Агнеса чуть не выронила склянку с лекарством и закрыла лицо руками. Послышалось едва сдерживаемое всхлипывание.

– Агнеса, вас огорчила бы… моя смерть?

Эти слова были произнесены с глубочайшей нежностью, на которую, как известно, никогда прежде не был способен Макс. Он не получил ответа, но всхлипывания усилились, грозя перейти в рыдания. Он схватил руки девушки и, отняв их от ее залитого слезами лица, продолжал:

– Я, мне кажется, так много высказал вам, что вы можете сознаться мне, о чем льются эти слезы. За последние три дня, в которые вы ухаживали за мной, я конечно узнал, что происходит со мной, или могу сказать… с нами?

Девушка упала на колени перед кроватью и уткнулась лицом в подушки. Вместо ответа она все безутешнее рыдала, но не сопротивлялась, когда больной обнял ее и притянул к себе. И тут случилось нечто невообразимое – Макс Бруннов отрекся от своей «программы» и решился на любовное признание, искреннее и жаркое, и грешившее только тем, что своею формой и энергичностью никак не подходило для умирающего.

Бедная Агнеса была, понятно, слишком взволнована, чтобы заметить это, к тому же доктор Бернд так убедительно внушил ей всю безнадежность положения больного, что она не смела даже надеяться. Она приписала оживление Макса попросту лихорадке, и была убеждена, что видит последнюю вспышку угасающей жизни.

– Я никогда вас не забуду, – всхлипывала она. – При жизни я никогда не сказала бы того, в чем сознаюсь сейчас, перед лицом смерти: я люблю вас вечной, невыразимой любовью, люблю вас здесь и буду любить за гробом. Ведь не грех думать об усопшем и вместе с молитвой посылать ему привет за грань жизни. И я буду делать это каждый день, когда вступлю в стены монастыря.

Как трогательно ни звучало это признание, оно не доставило удовольствия Максу. Ему вовсе не улыбалась перспектива быть любимым за гробом, и приветствия, посылаемые «за грань жизни», были ему совершенно не по вкусу.

– Хорошо, все так и будет в том случае, если я умру, – сказал он. – Ну, а что если я останусь в живых?

Агнеса изумленно взглянула на него. Она, очевидно, и не подумала о такой возможности.

– Мне кажется, это было бы вам неприятно, – сердито воскликнул Макс.

– Мне? О Боже! – вырвалось у молодой девушки. – Если бы можно было, я пожертвовала бы своей собственной жизнью ради спасения вашей!

– Жертвовать жизнью вовсе не нужно, – возразил Макс, почувствовавший угрызения совести при мысли о том, как огорчает бедную девушку. – Вам нужно пожертвовать лишь глупой, бессмысленной идеей, которая сделает несчастными нас обоих, если вы будете упорствовать в ней. Агнеса, вы ошибаетесь, считая мое положение безнадежным. Оно едва ли представляло какую-нибудь опасность, а с сегодняшнего утра исчезло всякое сомнение в благополучном исходе. Если я и не открывал вам правды в течение последней четверти часа, то сделал это с единственной целью во что бы то ни стало вырвать у вас взаимное признание. Я ведь знал, что, выздоровев, никогда не добьюсь его. Теперь я слышал его и не возвращу вам вашего слова! Ваше желание взять его назад или отречься от него будет бесполезно. Хоть трижды говорите «нет», ничто не поможет: вы будете моей женой!

– Никогда! – испуганно вскочила Агнеса. – Об этом не может быть и речи. Я ведь принадлежу монастырю и вскоре вернусь туда…

– Я протестую! – возразил молодой врач. – О монастыре нужно забыть. Вы ведь еще свободны для счастья, вы же не давали обета.