Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в XXI веке - [89]

Таким образом, можно предположить, что отсутствие постоянного/й партнера/ши является важным, но не решающим фактором отодвигания материнства или отказа от родительства в моей референтной выборке. Разумеется, каждая из героинь моего исследования проживает свой неповторимый опыт в уникальном семейном контексте. Однако все известные мне случаи объединяют некоторые общие процессы, схожим образом влияющие на выбор жизненных траекторий. Во многих моих интервью слабый энтузиазм в отношении традиционного сценария женской судьбы в ранние 20 объяснялся экономической турбулентностью переходного периода. Приведу один из типичных ответов на мою просьбу рассказать о том, что информантке помнится из того времени, когда ей было 20 с небольшим.

О. 39, доцент вуза:

…Что же я делала, когда мне стукнуло 22? Это был 1996 год. Я тогда училась на втором курсе бакалавриата и с ужасом думала о будущем. Мать вышла на пенсию, денег хватало на проезд и макароны. Как-то держаться на плаву помогал дом в деревне и огород. Никакого просвета впереди не предвиделось. Деканша активно агитировала идти после бакалавриата в школы работать, и это было причиной моих ночных кошмаров! Тогда учителя получали мало и нерегулярно, атмосфера в школах — ужасная…

Альтернативы особой не было. Вариант «выйти замуж» лично мной даже не рассматривался. Замужество как способ решить свои финансовые проблемы я всегда рассматривала как разновидность проституции. К этому времени я уже успела получить свою порцию разочарований и в «романтические сопли» уже не верила. Мыслей о том, чтобы завести ребенка в таких обстоятельствах, вообще не возникало. Единственной приемлемой перспективой было остаться в университете: учиться мне, в принципе, нравилось…

Мне тогда совсем не хотелось семьи, дома, какой-то там «тихой гавани» — все это рисовалось мне в очень мрачных тонах, как тюрьма или каторга, которая не даст мне никакой возможности заниматься тем, чем я хочу. И потом, когда я встречалась с кем-нибудь (а до 30 лет фактически я рассматривала гетеросексуальные связи как единственно возможные для себя) и на горизонте начинал маячить призрак замужества, это становилось таким «звоночком», что пора делать ноги.

И дело было вовсе не в том, что я боялась ответственности как таковой. Это было чем-то вроде «социальной клаустрофобии» — у меня начиналась паника от одной мысли о том, что я могу быть заперта в каком-то социальном институте. Брак, семья как границы твоего бытия, за которые ты не можешь высовываться. Ты должна жить не для себя самой, а для семьи. В противном случае терзаться мыслями о том, какой же паршивой женой и матерью оказалась.

Вполне возможно, что если бы модель брака именно как партнерского союза, без этих специфицированных функций «мужа» и «жены», у нас получила более-менее широкое распространение и разделялась бы если не большинством, то многими, то моя жизненная стратегия и была бы иной…

Когда мне было 24 года, я поступила в магистратуру и спустя еще два года, к концу магистратуры, получила предложение работать на кафедре философии и поступать в аспирантуру. Думала ли я в это время о замужестве и детях? Нет. Я не была уверена ни в своем будущем, ни в своих силах. Смутно понималось, чего я приблизительно от этой жизни хочу, но вот представления о том, как мне этого добиваться не было никакого. Вообще, период с 18 до 26 лет был, пожалуй, самым мрачным…

Центральные мотивы, звучащие в рассказе этой героини, — общее состояние беспокойства, связанное с социально-экономическим климатом 1990-х годов, и критическое отношение к традиционному разделению гендерных функций, подразумевающему перекос семейных обязанностей, — часто встречаются в других нарративах и созвучны тому, что лично я помню из того времени.

Ольга Исупова объясняет, что в период экономической неопределенности, связанной с переходом к рыночной экономике, многие люди вынуждены были интенсивно демонстрировать адаптивные способности к постоянно меняющейся ситуации во всех сферах жизни. Такое поведение создает слабые предпосылки для создания брачных союзов, поскольку каждый/ая должен/а бороться за собственную безопасность[335]. В такой общественно-экономической ситуации люди не очень склонны делиться ресурсами с теми, кто менее успешен, чем они сами. Брак становится более рискованным предприятием, как для мужчин, так и для женщин, в особенности не имеющих опыта сожительства, который испытывает не только сексуальные и бытовые навыки партнера, но, что более важно, его или ее желание и способность зарабатывать и обмениваться ресурсами[336].

Марина Киблитская указывает, что под воздействием ценовой либерализации 1992–1993 годов в России резко сократилась реальная заработная плата, этот же процесс повторился в 1994–1995 годах. К середине 1998 года реальная заработная плата была все еще немногим выше, чем половина уровня 1985 года, и в августе 1998-го зарплаты снова упали и стали составлять меньше трети от оплаты труда в декабре 1991 года. Некоторые сферы труда были затронуты эрозией больше других[337]. Похожая динамика наблюдалась и в Беларуси