Дорогие Американские Авиалинии - [21]
Дорогие Американские авиалинии, вам стоило меня видеть, когда пришло это приглашение. Моей первой мыслью было, что это какая-то жестокая шутка Стеллы-старшей — ее ядовитый и хорошо охлажденный ответ на мою попытку примирения пятилетней давности. Я так явно обалдел — вертел открытку в руках, будто вверх ногами она становилась понятнее (принятие брачных обетов), в сотый раз проверял адрес на конверте, — что моя плюшка Анета, доставившая корреспонденцию мне на рабочий стол, спросила, не ошиблись ли на почте. В ее голосе звякнул колокольчик надежды, потому что в этом случае появлялся повод постучаться к моему соседу снизу, хэви-метал-гитаристу, которого я зову Минидет, оттого что, когда увидел его впервые, он был в майке, украшенной словом «Мегадет»,[43] при том, что сам был и есть не больше пяти футов ростом. Анета страстно обожает этого коротышку, несмотря на то что он жестоко разбил ее сердце, не приняв тарелку с пирогами, которую она как-то раз трепетно поставила у его дверей. Я попробовал объяснить ей, что в Нью-Йорке никто не доверяет подаркам и/или брошенной еде и что в любом случае ей ни к чему спутываться с рокером, даже отборно мелким. (Они не собаки, объяснил я. Маленький и большой кусают одинаково.) Вчерашней деревенской девчонке, Анете еще предстоит нарастить твердый панцирь цинизма, которого требует городская жизнь, — она мягка и беззащитна, как кусок масла. Когда промо-гай на Таймс-сквер сует ей в руки какой-нибудь флаер, она останавливается, читает in toto[44] и возвращает листок с искренним «спасибо», чем иногда вызывает в ответ столь же искреннее «Иди ты!». Мы с матерью раньше колотили в пол черенком швабры, когда Минидет, упражняясь, врубал усилитель на полную, — хриплые, едва приглушенные риффы ча-ча-чан-чанк сменялись у него оргазмически визгливыми соло, — пока однажды Анета не одернула нас. «Художница! И поэт! — сказала она. — Жалуются на артиста!» Мы, не споря, покорились — по-моему, не столько устыженные, сколько польщенные тем, что нас назвали художниками, ведь творческие подшипники у нас обоих засохли много лет назад. Стоит добавить, что по-настоящему трудно не скорбеть душой, когда видишь, как при звуках Минидетовой гитары Анета расплывается в мечтательном умилении, — поневоле хочешь, чтобы Минидет продолжал телеграфировать снизу свою невысказанную фузированную любовь. В такие минуты Анета вырубает телевизор и, прижимая к груди подушку, в благоговейном молчании опускается на диван рядом с моей матерью, чье кислое лицо говорит о своеобразном несварении слуха, которое мать, однако, почему-то согласна терпеть. Пару недель назад я спросил мисс Виллу — зачем. «ЛЮБОВЬ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ», — написала она на стикере. Я ухмыльнулся и ответил, что это бессмысленная тавтология. Она пожала плечами.
«Нет, это мне», — сказал я, перечитав текст. Озадаченная Анета спросила — плохие новости? «Нет, — ответил я. — Кажется, наоборот, хорошие». В тот день я уже не мог работать, да и вообще заниматься чем-нибудь, даже обедом, который я обычно сам готовлю для нас с матерью. (Я прикупил в «Гристеде» мороженых стейков, на которые мать отказывалась и взглянуть, пока я не выложил ее порцию из пластмассового лотка с перегородками на тарелку. Но и тогда она лишь слегка поковыряла грибы.) Настроение у меня летало, как на качелях: то я чувствовал жгучую боль, словно раскрылась рана или содрали струп, под которым обнажилось живое мясо, то оживал и загорался надеждой, будто отыскав первую, едва видимую, зарубку на тропе, что вернет меня к моей жизни. Но в основном мне было страшно. Десятилетиями я держал радости и горести той прошлой жизни под надежным замком: сначала пил, разбавлял смиренную жалость к себе льдом и водкой, потом день за днем заставлял себя не пить. Не хочу жеманиться, будто из-за этого я не мог функционировать, — я постоянно писал и публиковался, работал в разных местах, поддерживал отношения с редеющим кругом друзей и даже умудрился утоптать в эти годы женитьбу, такую смехотворно короткую и бестолковую, что не стоило бы и вспоминать. Но то, что вышло у меня со Стеллами, отрезало от меня кусок — если позволите еще одну натужную метафору. И вот, спасибо конверту с тиснением, мой отсеченный член вернулся ко мне: скрученные обрывки жил, красная сочащаяся мякоть, все еще слегка пульсирующие артерии.
После трех дней мандража я позвонил младшей Стелле: в приглашении был телефон для подтверждения, который я поискал в Интернете, чтобы проверить, не принадлежит ли он Стелле большой. Я не знал даже, с чего начать разговор. «Это твой отец»? Такое казалось самозванством и еще большим жульничеством, чем считаться художником в глазах Анеты. (Бывший отец, бывший поэт, бывший пьяница. Все, что я есть, начинается с «бывший».) Так что, вызвонив ее после нескольких безуспешных попыток отправить голосовую почту, я сказал: «Это Бенни». «Какой Бенни?» — спросила она, и я внутренне передернулся. Значит, это
