Дорогая, я дома - [115]

Моя служба закончилась полчаса назад, но я не тороплюсь – сейчас спустятся летчики, уедут по домам, потом уедет инженер эскадрильи – и тогда будет прилично уйти домой. Там, в проходной, меня уже ждут наши – бортмеханик с топливозаправщика Шаоци и второй пилот со «стратега» Ювэй, и Чжао, кстати, тоже уже, наверное, с ними. Мы все живем в одном доме – на Оттенрюти, от нашего аэродрома можно доехать на велосипеде, но у Ювэя есть грузовик, и обычно мы все набиваемся в него и, пока едем, успеваем спеть несколько песен. Воздух дрожит, топливозаправщик начинает разбег с южного конца ВПП, неуклюже и медленно, но потом бежит все быстрее, вот поравнялся со мной, и я знаю, что сейчас второй пилот в кабине говорит летчику: «Сьен», рубеж, – тот молча кивает, принимает штурвал на себя, и переднее колесо толстого баклажана «Дугласа» отрывается от земли, а пару секунд спустя и вся машина поднимается, грузно ложится на воздух, с надсадным ревом уходит в чистое небо. Там, в холодной высоте, несет вахту еще один «белый лебедь» с такой родной ему красной звездой на борту, и топливозаправщик, спустив толстый хобот, вольет в его бак еще несколько тонн русского керосина, чтобы товарищи могли дальше спокойно оглядывать сверху безмятежную Европу.

Через час мы все уже приняли душ, оделись, расписались в журнале на проходной, Шаоци толкает створку ворот – и мы снова на улице, и во все стороны от нас – Альпы, совсем как на шоколадках, и мне становится радостно – оттого, что сегодня так тепло и солнечно, оттого, что я, механик Западного отряда Китайской стратегической авиации, хорошо делаю свою работу, оттого, что я молодой и смогу еще долго проверять, ремонтировать, готовить к вылету самолеты, оттого, что так славно все получилось и сработанный Большим Братом «белый лебедь» Ту-160 и «Дуглас» Дяди Сэма – все они оказались на службе у нашего дела.

Грузовик, древний «Форд-Транзит», стоит прямо у проходной. Ювэй садится в кабину, мы набиваемся в кузов – он трогает лихо, как все молодые летчики, а мы падаем друг на друга и смеемся, и кто-то затягивает «Песню о Родине», и мы подхватываем, – Эммен, военный аэродром Люцерна, остается вдали, скрывается за холмами, а мы поднимаемся вверх, по Унтер Хюслен, и возле одинокого домика номер восемнадцать, хотя они там все одинокие, я прошу Ювэя затормозить, подхватываю мою сумку, перепрыгиваю через борт и иду к нему.

Галька шуршит под ногами, и газончики, будто покрашенные очень ярким зеленым акрилом, лежат справа и слева от дорожки – солнце отражается в дверной ручке, в кнопке звонка, на которую я жму – и господин Тоселли выходит на крыльцо, кивает, хотя руку не жмет, я даю ему две коробочки с часами – дамские Rado и мужские Patek Philippe, а господин Тоселли, в пуловере Ralph Lauren поверх синей рубашки, в прямоугольных очках без оправы, с короткими поседевшими волосами – отсчитывает пятьсот франков, благодарит и закрывает дверь. У него десять таких пуловеров разных цветов, я продал их ему в прошлый раз, когда пришел транспорт.

В грузовике трясет, кузов качается на просевших амортизаторах, Чжао рассказывает историю, мы слушаем – у него лучше всех подвешен язык.

– Представляете, недавно я предложил одному типу часы, и он сказал, – Чжао выдерживает паузу, – он сказал, он не купит их, потому что они ненастоящие!

Мы хохочем, Ювэй круто поворачивает, и мы видим небольшой отряд наших солдат, марширующих по предзакатной дороге – они все чеканят шаг, топот сапог несется эхом по пустой, беззвучной улице, и где-то далеко в горах слышны отзвуки – далекие шлепки.

Мы машем им рукой, они машут в ответ и маршируют дальше, вслед за нашим грузовиком, мерно удаляясь – неподвижные лица, точные движения.

– Что ты ему сказал? – спрашивает Шаоци.

Чжао Лин закуривает, опирается на стенку кабины, лениво усмехается.

– Я сказал: белый человек, о том, что они ненастоящие, знаем только ты и я, а я об этом сразу забуду. Твои соседи годами работают, чтобы позволить себе такие часы, карабкаются вверх по карьерной лестнице, а ты сможешь запросто перескочить несколько ступенек. Ты почувствуешь себя сильным и успешным, белый человек. Мы твои друзья, белый человек, мы дадим тебе все, что ты хочешь…

Мы киваем, потрясенные его красноречием. Шаоци усмехается, легонько пинает Чжао и спрашивает:

– На каком языке ты это сказал?

И вся байка разрушается, потому что Чжао Лин по-английски говорит так, что его никто не понимает, а уж по-немецки и вовсе знает только «danke»[8] и «Hände hoch!»[9].

Мы смеемся, а Чжао пожимает плечами и молча курит, будто ему все равно. Мы начинаем «Песню о вожде», – но издали показывается наш дом, Ювэй тормозит, кузов вздрагивает, и мы чуть не перелетаем через крышу кабины. Из нашего домика сразу высыпают его дети, а жена Ювэя стоит на крыльце – он торопливо выходит из кабины, треплет их по макушкам, Чжао Лин с Шаоци перепрыгивают через борт и тоже идут к крыльцу, а я сижу на деревянной лавке, смотрю на остывающее солнце и потом на свои часы, простые, электронные. Секунды на них идут вяло, я смотрю на дорогу, потом медленно спрыгиваю на землю и иду по Оттенрюти в сторону зеленого поворота, за которым медленно открывается большой сказочный дом, с колоннами, со ставнями на окнах, с газовым фонарем над крыльцом. Вокруг дома растут дикие кусты, высокая трава, низкие деревья – я с трудом нахожу тропинку, шурша и отскакивая от крапивы, подхожу к двери, трижды дергаю ручку старинного звонка с колокольчиком, потом пауза, потом еще раз. Она открывает быстро – будто ждала меня за дверью, она – девушка с белой, как маска из театра Кабуки, кожей, девушка с огромными зелеными глазами в пол-лица.