Дорога вспять - [11]

Когда он снова смог дышать, увидел лишь грязный металл. Его облепила кабина грузовика. Бандиты, видимо, отключили энергозавесу, иначе машину бы просто откинуло в сторону или перебросило через Брода. Подмять наглеца под бампер и раздавить, как личинку, – неплохая идея… скафандр класса «Тьма» имел другое мнение, выдержал испытание; в таких доспехах можно сражаться с дьявольскими карбидными бурями Улана, а они гнут арматуру волновых передатчиков, как ветер траву.

Капельки крови секунду-другую красовались на внутренней стороне визора, а потом их унесла ленточная щётка.

Брод дал команду на подвижность и принялся выбираться из объятий покорёженного металла. Один или два раза терял сознание, на пару секунд. Затем кровавый омут начал отпускать. И вот – первый шаг. Будто рождение.

Повсюду разбросаны контейнеры: красные, зелёные, белые, словно разломанный исполинский Кубик Рубика.

Рука одного бандита торчала из окна, словно голосуя. В салон выплеснули ведро с кровью. Удар выжал тела, как кипяток выжимает аромат из чайных листов.

Однорукий был мёртв. Вылетел во время удара из кабины, но далеко не делся, видимо, зацепился за что-то: лежал в метре от правой передней гусеницы. Переломленный сухой хлебец. Брод поднял лежащий поодаль пистолет. Вернулся к трупу.

– Вставай, паря, – он ткнул ногой тело. – Ну же…

Поддёрнутые плёнкой глаза забило пылью.

– Не смоглось фишек подрезать, а, паря? Чё молчишь?

Металлические струпья повсюду.

Пошатываясь, он пошёл дальше с «музейным» оружием в руке, с практически разряженной пэв-винтовкой за спиной.

И когда дошёл до озера – нырнул.

*

Течение развернуло его и понесло ногами вперёд. Слева и справа виднелись звёзды, внизу – бурое плато астероида. В скафандре он не чувствовал температуры воды, но представил, как несётся в тёплой стихии.

Силовое поле Брод преодолел незаметно, без всполохов и ряби визора, треска коммутационных плат. Малиновая лента словно размыла энергетический кокон, отталкивая его кольцом брызг.

Клапан первого баллона с дыхательной смесью бесшумно открылся. В углу экрана проявилась шкала.

Его ещё раз развернуло. Карниз Радужного Дерева медленно наплывал, обретая краски. В какой-то момент он потерял счёт времени, закрыл глаза и остался один на один с Вселенной.

*

Он судорожно вцепился в уступ, стал подтягиваться, колыхаясь в потоках малиновой реки, словно хоругвь. Поток пытался швырнуть его выше – в чудовищные по красоте переливы вихрей и пылевые скопления.

Мышцы налились напряжением, засочились сукровицей.

Волокна скафандра удесятерили усилия. И тут течение отпустило его – Брод упал на одну из плит карниза. Он медленно поднялся, ожидая сюрпризов гравитации. Цифры процентов оставшейся дыхательной смеси выцвели в светло-травяной, затем исчезли. На Карнизе был кислород, и никаких ощутимых неудобств с силой тяжести. Он всмотрелся в пустоту. Невидимое защитное поле?

Веретеновидная крона Радужного Дерева была перед ним, в каких-то десятках километров или метров. Ощущение расстояния монеткой закатилось в тёмный угол.

– Эй? Что теперь? – спросил он.

Каждому нужен свой Разумный Океан. Свой Золотой шар. Вера в ужасные чудеса.

Расстояние до следующего «нароста» было очень велико. Не перепрыгнуть. На поверхности Карниза марганцем блестела пыль.

Он остановился. Обречённо поднял руки: не крылья – отёк прошения.

– Помоги мне.

Магнит тихого шёпота вокруг. Ничего.

– Бобо!

Пурпурные гало, пляшущие между ветвей.

Ещё одна пустышка. Иллюзион глупой веры. Как Белая Королева. Как хронопласты.

– Что? Чего ты хочешь?

– Останусь здесь, Дерево… будешь меня терпеть…

– Пожалуйста…

– К чёрту всё…

*

Внезапно в его голову врывается голос. Динамики шлемофона молчат. Брод видит густую радужную полосу перед глазами – именно перед глазами, а не за поликарбонатным забралом, – и приседает от нахлынувшей слабости.

– Эй, ты меня слышишь? Какие-то помехи на линии…

– Что? – шепчет он.

– Брод, я сказала, что пожалуюсь твоему начальнику.

Голос. Бобо. Брод тянет в пустоту руку. К переливам и вспышкам загадочного неба. Вентиляционные капилляры скафандра обдувают лицо, сушат слёзы.

– Да… – говорит он. Потом словно просыпается.

Он сыграет эту ужасную роль, если нет другого способа приблизиться, вспомнить, прожить хоть миг снова. – Этот старый хрыч с ума сойдёт от твоего голоска. Пожалей своего мужчину.

– Я подумаю.

– О. Это так великодушно, госпожа.

Он повторяет всё это, как заученную наизусть пьесу. Так и есть. Постановки влажных ночей. Его диалог с прошлым. Жестокий и прекрасный сон. Её утерянный голос, но сохранённые слова.

– Так тебя ждать к восьми?

– Непременно. Если вы разрешите поужинать с вами.

– Запрос принят. С удовольствием.

– Я люблю тебя, милая.

– Я должна тебе что-то сказать…

– Не сейчас, милая, дома. Давай дома.

– Хорошо.

– Я скоро…

Внезапно он начинает дрожать. Не так, как до этого, а дрожью хрупкой догадки. Надежды.

– Бобо, девочка моя… послушай…

Тишина. А потом:

– Да?

Она слышит. Она не играет по сценарию. Это не запись, не мнемоспазм.

– Затвори окна во всём доме. И сейчас же уходи из гостиной… закрой дверь, намочи тряпки, одежду и затолкай в щели.

– Милый… что происходит?