Дорога во Францию - [22]

Жан, сообщив ему, в чем дело, показал письмо лейтенанта фон Граверта, читая которое господин де Лоране дрожал от негодования. Нет! Жан не должен, уехать не отплатив за подобное оскорбление, и вполне может рассчитывать в этом деле на него – старика!

Господин де Лоране выразил желание пойти к госпоже Келлер за внучкой, и мы вышли втроем.

На улице нам повстречался агент Калькрейта, который как-то странно взглянул на меня. А так как он шел от дома Келлеров, то у меня явилось предчувствие, что этот плут выкинул какую-нибудь скверную штуку.

Госпожа Келлер, Марта и сестра моя были внизу, в маленькой гостиной и казались взволнованными. Неужели им что-нибудь известно?

– Жан, – сказала госпожа Келлер, – агент Калькрейта принес тебе письмо!

На конверте была печать военного ведомства.

В письме было следующее:

«Все молодые люди прусского происхождения не старше двадцати пяти лет призываются на действительную службу. Жан Келлер зачислен в Лейбский полк, стоящий гарнизоном в Бельцингене, и должен явиться в полк завтра, 1 июля, до одиннадцати часов утра».

Глава двенадцатая

Какой удар! Указ прусского правительства о всеобщей воинской повинности! Жан Келлер, не достигший еще двадцатипятилетнего возраста, должен идти против Франции заодно с ее врагами, и нет возможности избежать этого!

Да и может ли он изменить своему долгу? Разве он не пруссак? Дезертировать? Нет, это невозможно. И в довершение всего он еще должен служить в полку, которым командует полковник фон Граверт, отец лейтенанта Франца, его соперник, а теперь и начальник!

Могло ли большее несчастье обрушиться на семью Келлер и близких ей людей?

Как хорошо, право, что еще не было свадьбы! Ведь на другой день после венчания Жан должен был бы вместе с полком идти против соотечественников своей жены!

Огорченные и подавленные горем, все мы сидели молча. По щекам Марты и Ирмы катились слезы. Госпожа Келлер не могла плакать и была неподвижна, как мертвец. Жан сидел, скрестив руки, с видом человека, закаляющего себя против ударов судьбы. Я был вне себя. Неужели люди, делающие нам столько зла, рано или поздно не ответят за это?

Жан заговорил.

– Друзья мои, – сказал он, – не меняйте ваших планов! Вы должны были завтра ехать во Францию, – и поезжайте. Не оставайтесь больше ни минуты в этой стране. Я с матерью предполагал удалиться в какой-нибудь укромный уголок за пределами Германии… Теперь это уже невозможно. Наталис, вы увезете с собой сестру…

– Жан, я останусь в Бельцингене!.. – воскликнула Ирма. – Я не могу оставить вашу мать!

– Но этого нельзя…

– Мы тоже останемся! – заявила Марта.

– Нет! – произнесла госпожа Келлер, вставая. – Уезжайте все. Я останусь, я должна остаться. Мне нечего бояться пруссаков!.. Разве я не немка?..

И она направилась к двери, точно присутствие ее должно было оскорблять нас.

– Мама! – вскричал, бросаясь к ней, Жан.

– Что ты хочешь, сын мой!

– Я хочу… – отвечал Жан, – я хочу, чтобы ты была с ними в твоей родной Франции. Я – солдат, и мой полк может быть со дня на день переведен в другое место. Ты же останешься здесь совершенно одна, а я не хочу этого…

– Я останусь, сын мой!.. Останусь… раз ты не можешь сопутствовать мне.

– А когда я покину Бельцинген?.. – продолжал Жан, схватив ее за руку.

– Я последую за тобой, Жан.

Это было сказано так решительно, что Жан ничего не ответил. Не время было теперь с ней спорить; он лучше завтра поговорит с матерью и постарается внушить ей более правильный взгляд на дело. Не может женщина следовать за армией. Это слишком опасно. Но, повторяю, в данную минуту спорить с ней было нельзя: потом она опомнится, передумает.

Мы разошлись, глубоко взволнованные.

Госпожа Келлер даже не поцеловала Марту, которую час тому назад называла своей дочерью.

Вернувшись в свою комнату, я не ложился. Мог ли я спать? Я даже перестал думать о нашем отъезде, а ведь он тем не менее должен был состояться в назначенный срок. Я думал только о Жане, зачисленном в Лейбский полк, может быть, даже под командование лейтенанта Франца! В моем воображении рисовались возмутительные картины грубого произвола со стороны этого офицера. Как-то перенесет их Жан? А придется-таки переносить. Ведь он солдат, не смеет слова молвить, движения сделать не смеет. Его придавит своею тяжестью беспощадная прусская дисциплина!.. Это ужасно!

Солдат? Нет, он еще не солдат, рассуждал я сам с собой. Он только завтра станет солдатом, заняв свое место в рядах полка. А до тех пор он еще сам себе хозяин!

Рассуждая таким образом, я дошел до невероятных мыслей! Ах, эти мысли, – они заполнили всю мою голову!

Да, повторял я себе, завтра, в 11 часов, он будет солдатом, а Пока – имеет полное право драться с этим Францем!.. И убьет его! Да, непременно нужно убить его, чтобы впоследствии лейтенант не мстил ему при всяком удобном случае.

Какую ночь я провел! И недругу не пожелаю подобной ночи!

Около 3 часов я, не раздеваясь, бросился на кровать, а в 5 уже встал и тихо подошел к двери Жана.

Он тоже не спал. Затаив дыхание я прислушался.

Мне показалось, что он пишет. Вероятно, последние распоряжения на случай смерти, подумал я. Иногда он делал несколько шагов по комнате, потом опять садился, и снова скрипело перо.