Дорога в Рим - [115]

Тарквиний не спускал с него пристального взгляда, и Ромулу сделалось не по себе. Он отвел глаза. Пока не время рассказывать об откровениях Фабиолы и о плане убийства Цезаря. Надо спокойно все обдумать, а уж потом решать, как поступить.

Гаруспик ни о чем не спросил — напротив, принялся рассказывать о своих приключениях и вскоре дошел до встречи с Фабрицием, который неожиданно привез его обратно в Италию.

— Я не думал сюда возвращаться, — признал Тарквиний. — Судьба сама привела, хотя я долго не понимал зачем. Зато когда я так вовремя подоспел в тот проулок, к Гемеллу, то возблагодарил всех богов.

— Ты еще спас жизнь Фабиоле, — благодарно добавил Ромул.

Гаруспик улыбнулся.

— Я не сразу понял, что опасность грозит вам обоим.

— Ты сказал, что когда-то принадлежал Гемеллу, — встрял Маттий.

— Да, — кивнул Ромул. — Он издевался над моей матерью и постоянно нас бил. За малейшие проступки, а то и вовсе без причины.

— Как мой отчим, — мрачно проронил оборванец. — Значит, он заслуживал смерти, да?

Ромул посерьезнел.

— Наверное. Хорошо, что я его не убил. Месть — не самое главное, ради чего стоит жить.

Маттий умолк, и Ромул задумался: что за семья у мальчишки? Надо будет узнать…

Не замечая одобрительного взгляда Тарквиния, он вновь унесся мыслями в сегодняшние события. После всех невзгод боги наконец явили ему свою милость. Единственным тревожным пятном оставались откровения Фабиолы. Услышанное не умещалось у него в голове, мысли возвращались к одному и тому же. После всего, что выпало ему в армии Цезаря — походы, битвы, гибель врагов, — как могло оказаться, что Цезарь изнасиловал его мать?.. «Пропади все пропадом, — подумал Ромул. — Я люблю своего полководца, как и все легионеры в его войске. И ненавижу насильника матери».

Тарквиний тронул его за руку.

— Нам сюда.

Ромул поднял голову. Они стояли у вершины Палатинского холма, среди богатых домов. Внешне незатейливая стена ближайшего здания поражала внушительностью.

— Митреум — и вдруг здесь? — изумленно спросил он, вспомнив потрепанные одежды ветеранов.

— Дом завещал ветеранам богатый военачальник, который обратился в митраизм, — улыбнулся Тарквиний. — Внутри убранство еще более богатое.

Он отрывисто постучал в дверь.

— Кто идет? — донеслось изнутри.

— Тарквиний с другом.

Дверь приотворилась, из нее выглянул крепкий ветеран. При виде Ромула он заулыбался.

— Не иначе как брат Фабиолы! Входите.

Ромул попрощался с Маттием, который обещал приходить каждое утро, и вслед за Тарквинием вошел внутрь. Его поразила огромная, ярко раскрашенная статуя, возвышающаяся в атриуме: Митра, с согнутым коленом припавший к спине быка, выглядел еще грознее при свете масляных ламп, мерцающих в нишах по всей длине зала. Ромул низко склонился перед богом и на несколько мгновений благоговейно замер.

Выпрямившись, он встретил взгляд привратника.

— Перед ним все так склоняются. А в митреуме впечатление еще сильнее.

Ромул, полупьяный от боли и усталости, лишь улыбнулся. Он уже понимал, что попал к своим.

— Тебе надо умыться и поесть, — вмешался Тарквиний. — А уж потом я отведу тебя в святилище.

Взглянув на руки, на которых застыла кровь Сцеволы, Ромул согласно кивнул. Головная боль и долгое напряжение измучили его до предела — так он обычно чувствовал себя после битвы. К счастью, бои пока закончились. Ромул вспомнил приглашение Сабина и решил непременно погостить в его доме.

После того, как уладит дело с Фабиолой.

* * *

Несколько дней, проведенные в пристанище ветеранов, дали Ромулу столь необходимую передышку. Его, приверженца Митры, ветераны встретили как товарища, и Ромул, оставляя Фабиоле время заново расположить к себе Брута, не спешил с ней встречаться. Ему было о чем поразмыслить. Выспавшись и отдохнув, он вместе с неразлучным Маттием наведался в лагерь своей центурии — показаться на глаза Сабину и остальным, чтобы не числили его погибшим. При виде их мятых лиц и заляпанных вином туник Ромул не испытал ни малейшего искушения поддаться на уговоры и поучаствовать в очередной попойке. Пообещав Сабину приехать в гости, он поспешил обратно в митреум. Измученный прежними бурными празднествами, юноша с наслаждением отдался спокойной жизни. Умеренная еда, моления и тихий отдых казались благословением богов. Вскоре он понял, что ценит здесь не только беззаботность: затишье давало ему время разобраться в собственных мыслях, в которых неразрывно переплетались Цезарь-насильник, Цезарь-отец и заговор Фабиолы.

За три дня он так ни к чему и не пришел.

Из детских воспоминаний всплывала жгучая ненависть к насильнику матери и неизбывное желание вонзить негодяю нож в сердце. Встреча с диктатором, освобождение от рабства и военные походы под началом Цезаря вызывали безмерное уважение к личности главнокомандующего. Ромул не боялся себе признаться, что его преданность Цезарю не просто близка к любви — она и есть любовь. И теперь это осознание переполняло юношу виной: может, любовь была даже сыновней? Как он смел любить насильника собственной матери?

И все же любил.

Раз за разом он повторял себе, что Фабиола ошибается. Коль Цезарь не признался в изнасиловании, с чего она взяла, что они его дети? Их отцом мог быть любой из тысяч безликих нобилей, полнящих Рим, и Ромул все больше верил, что так оно и есть. Как только он заставлял себя посмотреть на дело с другой стороны: не поверить ли Фабиоле, не помочь ли в ее замысле? — он мгновенно приходил в ярость. Он даже сравнивал Цезаря с Гемеллом: ведь купец еще хуже! Он насиловал их мать постоянно, не однажды! И если у Ромула не поднялась рука его убить, то неужели с Цезарем будет проще? Мысль об убийстве диктатора всякий раз лишала его покоя, он злился на Фабиолу за то, что она пытается развенчать его веру в Цезаря, и ненавидел себя за то, что не верит сестре. Мысли сбивались в плотный клубок, голова шла кругом, решение не приходило.