Вальзаар робел. Мэйя мог это понять — перед ним робели многие кё-а-кьё. Не понимал другого: как хозяин резиденции, Вальзаар мог привести с собой многочисленную свиту. А он взял троих — это против семерых-то Сэф? Семерых… Одного не хватает. Люура. Впрочем, найдётся — тут потеряться негде.
Так что же Вальзаар? Хотел бесстрашие показать? Глупо. Боялся оскорбить? И всё же оскорбил, не соображая, что гость по одному лишь дыханию, по лёгкой дрожи подола, перебираемого беспокойным хвостом, всё поймёт. Но самое плохое, если он просто не подумал, а то и не додумался. В том кё-а-кьё нет никакого толку, кто, обладая властью, не умеет ей распорядиться. А этот позволяет обстоятельствам играть собой, и не стараясь обращать их в свою пользу, управлять ими.
С такими мыслями Мэйя нахмурился про себя. Не нравился ему Вальзаар, чем дальше — тем больше. И до последнего военного совета Сэф бы только порадовался нерасторопности и слепоте чужого главы, но времена изменились: сейчас он не видел своей выгоды в чужой беде.
Расселись. Мэйя оставил первое слово за хозяевами.
— Вам нравится у нас? — предсказуемо спросил Саели. Но голос звучал спокойно, и до того оказался глубоким, что лёгкой, едва ощутимой дрожью пронизал и старшего Сэф, и его свиту.
Мэйя смягчился:
— Недавно старик из рыбацкой деревни сказал мне, что любому музыканту под силу извлечь звук, но редкому — тишину. Я услышал её в вашей зале, где отдыхал. Помню, как услышал её впервые на улице Цветов. С той поры не умею насытиться звуком.
Вальзаар вздохнул, довольно меланхолично. И сразу перешёл к делу:
— Его ещё нет. Мы тоже думали, что он прилетит вчера. Этого он, должно быть, набрался среди людей: что ему закон не писан.
— Набрался он другого, — холодно под маской вкрадчивого тона поправил Мэйя. — Если ты начинаешь с самопожертвования ради тех, кого любишь, то закончишь ненавистью к тем, кому принёс себя в жертву. Так сказал человек.
Ответ был задумчивым и неодобрительным:
— Жертв с его стороны я не вижу.
«Ты многого не видишь», — с мгновенной вспышкой злобы подумал Сэф.
— Семнадцать лет ты требуешь зачеркнуть. Вырвать из памяти и жить, так словно их не было.
— Не требую, — спокойно возразил Вальзаар.
— Значит, и желаний своих признать не умеешь, — тонко улыбнулся Мэйя. — Конечно, не требуешь, просто не хочешь трудностей. Может быть, первый раз в жизни ты что-то не согласен принять, как оно есть. Поскольку «оно» — не странное сборище вроде совета Гильдии или смутно-представимый институт их государственной власти. «Оно» — младший родственник. Однако, я тебя разочарую. Перемены, вопреки красивым теориям воли, требуют не одного только повелительного «Хочу, чтоб было так».
Саели терпеливо снёс поучения, едва ли потрудившись задуматься над ними.
— Точно так же, — продолжил Мэйя, не дождавшись ответа, — и в наших отношениях с людьми всё не будет хорошо, не останется даже по-прежнему только потому, что нас всё устраивает и мы их не трогаем.
— Отчего бы нет? — спросил Вальзаар совершенно спокойно, витая в своих облаках. Волноваться он перестал давно — хвост успокоился. Вероятно, тогда же, когда и слушать собеседника.
Мэйя понял, что ничего не добьётся. Стоило бы окончить разговор, но что-то, может быть, кряканье уток, удерживало.
— Оптимизм, — он, не скрываясь, вздохнул. Раз уж теперь придётся изыскать и попробовать какой-то другой способ, пусть Саели расслабится, пусть поймёт, что выиграл. — Знаешь, что это такое? Это готовность к уступкам, согласие удовольствоваться половиной бокала.
— Половины вполне достаточно, если, чтобы наполнить его до краёв, нужно нарушить покой. Половина, выпитая в покое, принесёт больше удовольствия, нежели полный — в раздражении.
Мэйя не стал спорить, только вспомнил об умирающем от жажды. Впрочем, откуда Вальзаару, бывавшему лишь в резиденции или кёкьё, знать о жажде? И откуда ему, привыкшему избегать сражений, знать о том, что чувствует победитель? О том, что награду сладостней вырвать, чем получить случайно, по прихоти рока?
Сэф не чувствовал огорчения. Всему своё время. Сейчас было время отступить, перестроиться, изменить тактику. Но наступать на Вальзаара он больше не собирался — напрасная потеря времени. А, значит, можно было и вознаградить себя за терпеливость и понесённый ущерб.
Мэйя набожным жестом открыл тонкую книгу с хрустящими белыми страницами в кожаном чёрном переплёте.
«Чтение из книги пророка Малахии, — он улыбнулся. — Я возлюбил вас, говорит Господь. А вы говорите: „в чем явил Ты любовь к нам?“ — Не брат ли Исав Иакову? говорит Господь; и однако же Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел и предал горы его опустошению, и владения его — шакалам пустыни.
Если Едом скажет: „мы разорены, но мы восстановим разрушенное“, то Господь говорит: они построят, а Я разрушу, и прозовут их областью нечестивою, народом, на который Господь прогневался навсегда.
Завет Мой с Левием был — завет жизни и мира, и Я дал его ему для страха, и он боялся Меня и благоговел пред именем Моим.
Но вы — священники — уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь.
